– С каких это пор уголовники учатся в частных школах? – с издевкой спросила женщина.

– У нас в Швеции считается, что главное для уголовника, особенно же для рецидивиста, – иметь хорошие манеры. Чтобы не осрамиться перед надзирателями и сокамерниками… А если серьезно, мне уже осточертело повторять вам, что никакой я не уголовник. И не рецидивист!

– Ладно. Полина Пушкина.

– Что?

– Полина Пушкина, – повторила женщина. – Меня так зовут. Полина – имя, Пушкина – фамилия.

Эстерсон опустил глаза и замолчал. На губах его блуждала улыбка гурмана – он словно бы пробовал на вкус имя своей новой знакомой. А когда он поднял глаза, в них явственно читалось: конструктор доволен.

– Полина Пушкина, – медленно повторил Эстерсон и, сдвинув брови, будто бы припоминая что-то важное, добавил: – А этот русский поэт… м-м-м… Алексий Пушкин… Он не ваш родственник? Я хотел сказать, не ваш предок?

Не успев дослушать вопрос до конца, Полина громко расхохоталась. То ли ее рассмешила серьезность, с какой был задан этот вопрос, то ли она представила себе, какой важной павой могла бы ходить, будь она и впрямь наследницей автора «Медного всадника».

Полина смеялась довольно долго и вскоре Эстерсон тоже начал похохатывать – за компанию.

– Нет, Александр Сергеевич Пушкин, к сожалению, не мой предок. Хотя одна из моих прабабушек потратила половину унаследованного от отца-архитектора состояния на то, чтобы доказать обратное. Увы и ах! К сожалению, Пушкин – довольно распространенная русская фамилия. Оказалось, что восемнадцать поколений назад мой далекий прадед взял ее взамен своей настоящей фамилии, Придыбайло, чтобы прошлое не мешало ему скрываться от ревнивой жены. Так, посреди кубанских степей, мой предок из какого-то Придыбайло превратился в однофамильца великого человека. Но Пушкина-поэта я все равно очень люблю. А моя мать его просто обожала. Знала наизусть «Египетские ночи» и, конечно, «Онегина». И даже назвала в его честь моего брата Сашу. – Полина тяжело вздохнула.

– А что, ваш брат тоже погиб? Как и муж? – участливо поинтересовался Эстерсон.

– С чего ты взял, что Саша погиб?! – вспылила Полина.

– Ну… Вы так многозначительно вздыхаете… Словно случилось непоправимое…

Но настроение у Полины уже переменилось. Она снова стала мрачнее тучи и разговорчивость ее тут же превратилась в сварливость.

– Какая тебе разница, что произошло? – возбужденно затараторила она. – Да, я не видела его много лет. Но из этого не следует, что с ним что-то случилось! Думаю, он сейчас студент какого-нибудь университета. Если ума хватило экзамены вступительные сдать, а с этим делом у него всегда было туговато… И вообще, зачем ты лезешь в мою жизнь?!

– Извините… Я не собирался никуда лезть… Я просто спросил… Просто задал вопрос про поэта Пушкина… У нас он очень популярен… Даже улица в Стокгольме, на которой жила моя бывшая жена, в его честь называется, – зачастил Эстерсон.

– А-а… Улица… – Полина скептически скривилась. – Теперь все ясно! А я все голову ломаю, откуда рецидивисту знать старинную русскую поэзию… В общем, я пошла. Приятного тебе аппетита.

И Эстерсон снова остался в одиночестве. Он споро расправился с принесенным ужином и принялся размышлять о побеге.

Вот если строительную пену задуть между прутьями, она могла бы расширить зазор между ними настолько, чтобы просунуть в него голову…

А когда можно просунуть голову, значит, путь свободен – эту истину люди постигают обычно еще в роддоме.

«Но как сделать так, чтобы пена держала нужный объем? И хватит ли пены? Прежде нужно прикинуть, каким количеством пены я здесь располагаю… И не просрочена ли она, а то ведь расширяться не будет».

Но мысли Эстерсона отчего-то не желали следовать строгим путем логического анализа ситуации. Вместо этого они упорно сползали к незнакомке, которая оказалась теперь очень даже «знакомкой».

Ну и фрукт эта Полина! Вроде бы такая чувствительная – и в то же время такая грубая.

Характер – как у героинь Достоевского. Силумит напополам с шоколадным ликером.

А фигура у нее ничего! Очень ничего! И волосы такие роскошные, с красноватым отливом…

Интересно, Полина их подкрашивает или они у нее от природы такие?

А талия почему такая тонкая? Интересно, она гимнастикой специально занимается? Или в прошлом была танцовщицей? А может, гимнасткой?

И одета со вкусом. Для Фелиции, можно сказать, даже стильно.

Эстерсон не узнавал сам себя – в кои-то веки он интересовался даже не особенностями женской красоты, а способами ее поддержания и преумножения.

Думать про Полину Пушкину инженеру было приятно. И вопросов, которые Эстерсон мечтал задать своей тюремщице, накопилось с полсотни. Его интересовало все: и как погиб ее муж, и почему она не знает ничего о своем родном брате, и чем именно занимается красивая одинокая женщина на берегу инопланетного океана. Хотелось также знать, что случилось с прежними обитателями базы и есть ли у нее дети. И сколько же ей лет, наконец?

«Как жаль, что она ушла, – сокрушался Эстерсон. – А впрочем, я сам виноват. Спугнул ее своей настойчивостью».

Правда, довольно скоро мысли о Полине заложили крутой вираж и столкнулись нос к носу с мыслями о побеге.

«Если я не придумаю, как отсюда сбежать, то она не ровен час свяжется-таки с консульством. Тогда уж точно ответов на свои вопросы я не узнаю никогда. Разве что она будет писать мне в тюрьму письма. Хотя на это, конечно, надежды мало».

Значит, строительная пена.

Судя по надписи на баллоне, ее должно хватить – на пару прутьев ровно, но должно. При том, правда, условии, что будет найдено решение проблемы об удержании пены в объеме.

Но главное, как удалить затвердевшую пену после того, как она раздвинет прутья? Она же закупорит путь к бегству! И что будет толку от того, что прутья разошлись, если он не сможет воспользоваться забитым пеной лазом?..

Эстерсон лежал, закинув руки за голову и вперившись в подтеки на потолке невидящим взором конструктора при исполнении.

Он так увлекся своими расчетами, что услышал шаги Полины, только когда она уже была в подвале.

В одной руке она несла раскладной стульчик с матерчатой спинкой, а в другой – пляжную сумку с размашистым кличем «Сочи!» поперек слащавого морского пейзажа.

Когда Полина поставила сумку на пол, в ее пластиковой утробе отчетливо грюкнуло нечто стеклянное.

Ее взгляд был совсем не строгим, можно даже сказать озорным.

– Какой приятный сюрприз! – галантно приветствовал вошедшую Эстерсон. – Вот уж не ждал гостей в полвторого ночи.

– Что-то не спится, – бросила она, раздвигая свою табуретку у самой решетки. – И потом, я подумала, может, у вас опять ребро болит… То есть я хотела сказать – у тебя.