Но ни идеологический, ни меркантильный мотивы не выдерживают критики. Начнём с последнего. Богров получал от отца ежемесячно 150 рублей на расходы (при том, что жил дома и полностью обеспечивался всем необходимым). Кроме того, все знающие семью единодушно свидетельствовали, что Богров-старший никогда скупостью не отличался и неоднократно предлагал сыну крупную сумму на открытие собственного дела, но тот неизменно отказывался.

Версия о крупном карточном долге (об этом Богров скажет недоумевавшему Кулябко) тоже не кажется достоверной. Если даже предположить, что Богров не хотел обращаться к отцу за деньгами (хотя сумма в 1500 франков, проигранных во Франции, для того времени совсем не была сколько-нибудь серьёзной), то сыну одного из наиболее богатых и уважаемых киевлян ничего не стоило их занять в другом месте. И ведь никакой единоразовой крупной выплаты Богров тогда от Кулябко не получил (да и не просил)!

Вообще же, деньги, получаемые Богровым в охранке, никак крупными для «мажора» начала XX века не назовёшь. Во всяком случае, ежедневного смертельного риска они никак не стоили и не оправдывали.

Не менее надуманной является и версия возмущения «разбойничаньем» анархистов, совмещённая с испугом от обнаруженной слежки. На самом деле, осведомительская работа Богрова началась не с анархистов, а с эсеров-максималистов. К анархистам он перешёл позднее по прямому указанию Кулябко (какое-то время Богров работал одновременно по двум организациям). А группа анархо-коммунистов в момент его прихода на Бульварно-Кудрявскую ещё вообще не образовалась. Так что ни слежки за анархистами, ни возмущения деятельностью анархобандитов в то время не могло быть по определению. Об этом можно говорить уверенно – во время пребывания в Петербурге, представляясь начальнику местного охранного отделения полковнику Михаилу Фридриховичу фон Коттену, «Аленский» сообщил, что «работал сначала по социалистам-революционерам, а затем по анархистам».

Почему и у начальника охранки (который в одном из показаний искажённо показал, что Богров «начал давать агентурные сведения, касающиеся анархистов, а впоследствии максималистов») и у его агента появился одинаковый провал в памяти, непонятно. По-видимому, в силу каких-то обстоятельств изложение правдивой информации о начале агентурной работы Богрова было невыгодно ни тому, ни другому.

Однако, каковы бы ни были мотивы Богрова, всё же его собственная инициатива начала сотрудничества ни малейшего сомнения не вызывает. Пример Богрова прекрасно подтверждает утверждение Спиридовича о том, что для вербовки агентуры охранке не надо было прибегать ни к каким дьявольским козням: «Не жандармерия делала Азефов и Малиновских (агент охранки в РСДРП(б). – Авт.), имя же им легион, вводя их как своих агентов в революционную среду; нет, жандармерия выбирала лишь их из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они были членами своих революционных организаций, а уже затем шли шпионить про своих друзей и близких органам политической полиции».

Пожалуй, единственное, что можно предположить в связи с неожиданной инициативой имевшего прекрасные перспективы юноши из богатой семьи – излом психики. То ли он захотел острых ощущений, то ли вообразил себя ницшевским сверхчеловеком «по ту сторону добра и зла», то ли, подобно Раскольникову, мучился вопросом «тварь ли я дрожащая или право имею?»… Но данный ответ, конечно, нельзя считать окончательным. Возможно, что всё же нечто нам неизвестное заставило Богрова стать осведомителем помимо его воли.

Агентом Богров стал старательным. Как свидетельствовал Кулябко на допросе на следующий день после покушения: «Все сведения его были всегда определённы и точны, что подтверждалось проверкой и ликвидациями. Благодаря его сведениям были предупреждены несколько экспроприаций и арестован целый ряд лиц, принадлежавших к боевой интернациональной анархической группе, каковые, ввиду обнаруженных обысками результатов, были переданы в распоряжение следователя и по приговору суда отбывали различные наказания до каторжных работ включительно; также, по сведениям Богрова, были разработаны с хорошими результатами группа максималистов в Киеве, Воронеже и Борисоглебске, причём были обнаружены в указанных городах лаборатории разрывных снарядов и взрывчатые вещества, а члены группы по приговору суда отбывают наказание до каторжных работ включительно. Точно так же по его сведениям с хорошими результатами была ликвидирована литературная группа анархистов-коммунистов. На службе в отделении Богров состоял около 3-х лет и в этот период кроме Киева освещал деятельность заграничных революционных организаций, с каковой целью выезжал на различные сроки за границу (нет ли тут связи с информацией, полученной Столыпиным из Берлина? – Авт.)».

Можно было бы заподозрить Кулябко в желании преувеличить ценность агента, чтобы этим оправдать свою необъяснимую доверчивость к Богрову перед выстрелами в театре, но его слова полностью подтверждаются сохранившимися агентурными донесениями «Аленского» и результатами произведённых на их основе «ликвидаций».

Нельзя согласиться с позднейшей оценкой Департамента полиции, который в ходе расследования убийства Столыпина в «Справке о сотруднике Киевского охранного отделения Аленском» утверждал, что: «Из обозрения сводок агентурных сведений, поступавших из Киевского охранного отделения, усматривается, что сколько-нибудь серьезных сведений Аленский по анархистам-коммунистам не давал». Причина такой оценки очевидна – Департамент «добивал» Кулябко, стремясь сделать его ответственным за все произошедшее «стрелочником».

Между тем, даже если не считать упомянутые Кулябко ликвидации, нанёсшие серьёзный удар по террористическим планам эсеров-максималистов и анархо-коммунистов, несомненной крупной заслугой «Аленского» стало предотвращение покушения на Николая II в 1909 году (дело велось в тесном контакте с Департаментом полиции, и результат его получил высокую оценку руководства МВД).

Чтобы понять значимость и точность сведений сообщённых Богровым о готовившемся цареубийстве, процитируем отрывки из его агентурных сообщений по этому делу: «Сегодня в Киев из Севастополя приехала Мержеевская и остановилась в доме № 5 по Трехсвятительской улице. Мержеевская рассказала, что отколовшаяся от Центрального комитета группа соц. – рев. командировала из Парижа в Севастополь отряд для совершения террористического акта против государя в день прибытия его в Севастополь. В состав этого отряда вошла будто бы и Мержеевская, которая должна была находиться в числе публики с букетом цветов со вложенной внутри него бомбой, предназначенной для метания во время высочайшего проезда. По её словам, всё было подготовлено вполне, но Мержеевская, прибывшая из Парижа в Россию через Александров, опоздала в Варшаве на поезд, не попав, благодаря этому, своевременно в Севастополь, почему упомянутый террористический акт не состоялся и был отложен… Мержеевская переехала с квартиры Трахтенберга в гостиницу «Гранд-Отель», где прописалась по национальному паспорту на имя швейцарской гражданки Елены Люкиенс… Приметы Мержеевской: лет 27–28, волосы беловато-седые, худенькая, среднего роста, причёска с пробором посредине, волосы стриженые, производит впечатление крайне нервной, экзальтированной женщины».