В один из воскресных дней, после обеда, когда вход в Лувр был свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.

– Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, – сказал он. – Голод, пристанище и время – постоянные проблемы эмигрантов, и они ничего не могут с ними поделать, потому что не имеют возможности работать. Голод и забота о ночлеге – это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени – это враг, который крадется тайком и пожирает их энергию. Ожидание утомляет, призрачный страх парализует волю. И если двое первых нападают на эмигрантов открыто, и они должны обороняться или погибнуть, то время подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не просиживайте свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности, будьте всегда бодрыми. И если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания – в Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою печаль перед картинами Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в окружении бессильной жалости и злости. Это говорю вам я, Марилл, который предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал держать эту назидательную речь.

И они бродили по большой сокровищнице Лувра мимо столетий: мимо каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов, мимо картин великих мастеров – Рембрандта, Гойи, Греко, Леонардо, Дюрера. Бродили по бесконечным залам и коридорам, пока не добрались наконец до залов с картинами экспрессионистов.

Они уселись на один из диванов, стоявших посреди зала. На стенах блестели красками ландшафты Сезанна и Ван Гога, танцовщицы Дега, выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные сценки Мане. В зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно Керну и Рут стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне, а картины – это окна в далекие миры, в сады благородных радостей жизни, в миры больших чувств, великих грез и полного душевного покоя, который живет по другую сторону произвола, страха и бесправия.

– Все они тоже были эмигрантами, – сказал Марилл. – Да, да, эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали! Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.

Он снял очки и старательно их протер.

– Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах? – спросил он у Рут.

– Мир, – не задумываясь, ответила девушка.

– Мир… Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня – это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?

– Не знаю, – ответил тот. – Но мне почему-то хочется взять что-нибудь отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.

– Вы – идеалист, – ответил Марилл.

Керн недоверчиво взглянул на него.

– Я говорю это серьезно, – добавил Марилл.

– Я знаю, что говорю глупости, но сейчас – зима, а я бы смог тогда купить пальто для Рут.

Керн и сам себе казался глупым, но он действительно сейчас не мог думать ни о чем другом. Все время он думал только об этом. К своему удивлению, он неожиданно почувствовал в своей ладони руку Рут. Она посмотрела на него восхищенными глазами и тесно прижалась к нему.

Марилл снова надел очки и огляделся.

– Человек велик в своих крайностях, – изрек он. – В искусстве, любви, глупости, ненависти, эгоизме и даже самопожертвовании. Но миру чаще всего не хватает золотой середины.

Керн и Рут поужинали. Их ужин состоял из какао и хлеба и уже неделю был их единственной едой, не считая чашки кофе и двух бриошей по утрам, которые Керну удалось выторговать у хозяйки, включив этот завтрак в стоимость комнат.

– Сегодня хлеб пахнет бифштексом, – заметил Керн. – Хорошим сочным бифштексом с жареным луком.

– А мне показалось, что он пахнет курой, – ответила Рут. – Молодой жареной курочкой со свежим зеленым салатом.

– Все может быть… Возможно, с твоей стороны он и пахнет курочкой. Дай-ка мне кусочек с той стороны. Мне очень хочется попробовать и жареную курочку.

Рут отрезала ему от длинного французского хлебца толстый ломоть.

– Вот тебе куриная ножка, – сказала она. – Или ты предпочитаешь грудку?

Керн рассмеялся.

– Эх, Рут, если бы не ты, я бы наверняка сейчас враждовал с богом.

– А я бы валялась на кровати и выла…

В дверь постучали.

– Наверное, Брозе, – довольно мрачно предположил Керн. – И как раз в минуту нежных любовных излияний.

– Войдите! – крикнула Рут.

Дверь распахнулась.

– Нет, этого не может быть! – воскликнул Керн. – Все это – только сон!

– Он поднялся так осторожно, будто боялся спугнуть привидение. – Штайнер!

– еле выговорил он. Привидение ухмыльнулось. – Штайнер! – вскричал Керн. – Владыка небес, ведь это – Штайнер!

– Хорошая память – основа дружбы и гибель любви, – ответил Штайнер. – Простите меня, Рут, за то, что я вхожу с такой сентенцией, но внизу я только что повстречал своего знакомого Марилла. Так что этого не избежать.

– Откуда ты приехал? – спросил Керн. – Прямо из Вены?

– Угу. Только окружной дорогой, через Мюртен.

– Что? – Керн отступил на шаг. – Через Мюртен?

Рут рассмеялась.

– Мюртен – место нашего позора, Штайнер. Я там заболела, а этого нарушителя границ поймала полиция. Бесславный город для нас, этот Мюртен.

Штайнер ухмыльнулся.

– Поэтому-то я и здесь! Я отомстил за вас, ребятки. – Он вытащил бумажник и вынул оттуда шестьдесят швейцарских франков. – Вот! Здесь четырнадцать долларов или приблизительно триста пятьдесят французских франков. Подарок Аммерса.

Керн непонимающе посмотрел на него.

– Аммерса? – переспросил он. – Триста пятьдесят франков?

– Я объясню тебе все позже, мальчик. А пока спрячь их… – Ну, а теперь дайте мне на вас посмотреть! – Он внимательно разглядел обоих. – Щеки ввалились, чувствуется недостаток питания, на ужин – какао с водой, и никому ни слова, так?

– До крайности еще не доходило, – ответил Керн. – А когда нам бывало совсем плохо, нас всегда приглашал Марилл. У этого человека словно шестое чувство…

– Есть у него и седьмое. Картины. Разве он не водил вас в музей. Так с ним всегда расплачиваются за обед.

– Да, мы видели Сезанна, Ван Гога, Мане, Ренуара и Дега, – ответила Рут.

– Ага! Импрессионисты! Значит, он действительно кормил вас обедом. После ужина он тащит к Рембрандту, Гойе и Греко. Ну, а теперь, ребятки, одевайтесь, живо! Рестораны Парижа ярко освещены и ждут нас!