Любому серьезному человеку, обладающему проницательностью, честные рассуждения об этих идеях относительно хронометров и часов помогут предварительно истолковать гораздо менее туманно некие немногие, прежде непонятнейшие мысли, кои до сего времени мучили порядочных людей всех возрастов. Разве человек, который бережет свою бессмертную душу, не приходит рано или поздно в муках к убеждению, что до тех пор, пока он не предаст ее, подчинившись житейским требованиям жизни в этом мире, он никогда не обретет надежду наладить свою земную жизнь, подчиняясь голосу души? И все же каким-то безошибочным инстинктом он чует, что ее наставление не может быть ложным само по себе.

И нет ни одного серьезного и справедливого философа, джентльмена, который смотрит и направо, и налево, и вверх, и вниз, и сквозь все минувшие мировые эпохи, не забывая и нынешнюю; нет ни одного такого, кто не был бы тысячу раз атакован некими ложными идеями, что в каких бы других мирах Бог не был Господином, Он не Бог – этого, ибо почему тогда этот мир, кажется, лжет Ему, настолько противоречащими кажутся пути земного мира инстинктивно известным путям Всевышнего. Но это не так, да и не может быть так; и тот, кто правильно поймет эту идею о хронометре, никогда больше не впадет в сие ужасное заблуждение. Ибо он тогда увидит или ему покажется, что видит: это кажущееся противоречие мира Господу полностью происходит из его высшего соответствия Ему.

* * *

Эта идея хронометра несомненно связана с оправданием всех тех поступков, которые могли совершить люди безнравственные. Ибо в своей греховности глубоко порочные люди грешат как против своих собственных земных часов, так и против небесных хронометров. Именно так и их способность к неожиданному добровольному раскаянию служит ясным тому доказательством. Нет, эта идея просто призвана показать, что для людей в их массе высочайшая абстрактная справедливость не только невозможна, но совершенно не к месту и положительно неверна в мире, подобном нашему. Подставить левую щеку, когда ударили по правой, это веление хронометра, но ни один обычный человек так не поступит. Раздать все, что имеешь, бедным – сие также есть хронометрическое деяние, но ни один заурядный смертный не сделает этого. Однако же если иной человек, заботясь о своей душе, щедр с бедняками, не делает другим людям зла, то влияет ли благотворно в общем смысле его добропорядочное поведение на весь род человеческий; если он относится с неустанной любящей заботой к жене и детям, родным и друзьям; если он всегда терпим ко всем мнениям других людей, какими бы они ни были; если он честный делец, честный гражданин и так далее; и особенно, если он верит, что существует Бог для неверных, так же как и для верующих, и поступает согласно этому убеждению, – тогда, несмотря на то что для такого человека бесконечно недостижим стандарт хронометра, все же его поступки полностью соответствуют земным часам… все же уделом такого человека должно быть неиссякаемое уныние, поскольку он повинен в каких-то второстепенных проступках – неосторожных словах, незамедлительном ответе ударом на удар, приступах раздражительности с домашними, глупом наслаждении бокалом вина, в то время как он знает, что многие вокруг него нуждаются в корке хлеба. Говорю, его уделом должно быть постоянное уныние по поводу его бессрочной ответственности за эти обстоятельства, поскольку, не совершая такие и другие схожие поступки, нужно быть ангелом, хронометром, тогда как он – обычный смертный, земные часы.

Несмотря на то что сами земные часы учат, что со всеми такими пороками следует бороться, сколько возможно, все же ясно, что их никогда не удастся окончательно искоренить. Их можно только сдерживать, в таком случае, поскольку, если никто не станет их ограничивать, они в конце концов приведут к полному эгоизму и демонизации человечества, коя, как прежде упоминалось, несомненно, не может быть оправдана земными часами.

Словом, эта идея о хронометрах и часах в целом учит следующему: в житейских (часовых) ситуациях человек не может руководств оваться Божественными (хронометрическими) идеями; простое инстинктивное желание жить в благополучии научит человека совершать определенные незначительные самопожертвования, но человек должен, вне всяких сомнений, принести себя в жертву полностью, без каких-либо отговорок, в пользу любого другого живого существа, или дела, или мысли (ибо разве должно еще что бы то ни было полностью и безоговорочно жертвовать собой ради него? Божье солнце ни в малейшей мере не умерит своего жара в июле, как бы человек ни страдал от зноя. И если солнце все-таки и впрямь умерит свое тепло ради блага человека, то пшеница и рожь не поспеют, и тогда ради незначительной выгоды для одного будут страдать все).

Добродетельная целесообразность тогда кажется самым желанным или достижимым земным благополучием для всех людей и тем единственным земным благополучием, кое их Создатель предназначил для них. Когда они попадают на небеса, все оборачивается по-другому. Там они могут с легкостью подставить левую щеку, потому что там они никогда не дождутся удара. Там они могут с легкостью раздать все бедным, поскольку там не будет никого, кто бы нуждался. Должная оценка сего предмета послужит во благо человеку. Поскольку тот, будучи до сих пор научен своими влиятельными учителями, что он должен, пока живет на этом свете, стремиться к Богу и достигать этого во всех своих поступках, пребывает в муках вечного гнева, ибо по опыту знает, что сие совершенно невозможно; и тогда, дойдя до отчаяния, он чересчур склонен ловко скатиться ко всем видам морального разложения, самообмана и лживости (скрытых, как бы там ни было, главным образом под видом самой респектабельной набожности), или же он открыто побежит, подобно взбесившемуся псу, в атеизм. И потому позволим людям постигнуть сию идею о хронометрах и часах, но при этом сохранить свой здравый смысл во всей полноте да свои стремления ко всем осуществимым и желанным добродетелям, да позволим этим стремлениям в них также окрепнуть, когда они придут к осознанью, что способны достигнуть поставленных целей; и вот тогда-то наступит конец тому беспросветному отчаянию, что охватывает людей при мысли о невозможности стать идеальным, мысли, коя слишком часто оказывала свое тлетворное влияние на многие умы, кои придерживались чистых хронометрических взглядов и до сего времени учили человечество. Но если кто-то скажет, что такие взгляды, как эти, я утверждаю ложно, сие будет непочтительностью с его стороны; и я с готовностью укажу ему на историю христианства за последние тысячу восемьсот лет и спрошу его: разве, вопреки всем заповедям Христа, эта история не полна крови, насилия, зла и несправедливости всех родов, как и предыдущая эпоха мировой истории? Значит, из этого следует, что до тех пор, пока весь мир будет по-прежнему заинтересован в практических результатах, кои оцениваются в свете чистейшей житейской премудрости, – до тех пор единственная великая и правильная моральная доктрина христианства (как то: хронометрическая добровольная плата добром за зло, а не прощение грехов, кое выбирают земные часы, подчерпнув это у языческих философов) будет считаться (по мнению земных часов) ложной, ибо за те тысячу восемьсот лет, что ее насаждали десятки тысяч проповедников, она лишь доказала свою полнейшую непрактичность.

Впрочем, я просто утверждаю, что лучшие нравственные люди каждый день работают над собой и что все по-настоящему дурные люди очень далеки от этого. Я дарю утешение серьезному человеку, который при всей своей человеческой моральной неустойчивости все еще мучительно помышляет о красоте хронометрического благополучия. Я показываю осуществимость добродетели грешникам и не служу помехой Божественной правде, согласно которой – рано или поздно, в любом случае, – совершенное зло станет совершенным горем.