— Ну, пусть память гипотетиков так устроена. И что?

— Но если сеть вспоминает, это уже в каком-то смысле волевой акт. Хотя бы в самом простейшем смысле — отделения себя от природного мира. Иными словами, если брать все в целом, это именно то, что представлял себе доктор Двали — трансцендентное бытие таких масштабов, что и поминутная запись человеческой жизни для него — бесконечно малая частица его мельчайшей крупинки.

«Исчерпывающая запись человеческой жизни, — думала Сьюлин. — Жизни Эша, жизней…»

— Но из этого следует кое-что еще, — продолжала она. — И это может привести к ужасным последствиям. Подумайте о Лоутоне. Если сеть помнит его, значит, он в некотором смысле приобрел вечную жизнь. Пусть пассивную, несамостоятельную, но это не умаляет ее ценности. Как нам относиться к этому? Если попытаться определить это самыми простыми словами: существует Бог, дающий личное бессмертие. И это бессмертие можно принять в виде инъекции. Той, которую сделал себе Лоутон и которая убила его, подключив его к сети гипотетиков.

— Но если это смертельно…

— Физически — конечно, смертельно. Но если человека помнят, если можно через смерть попасть прямо в сознание самого что ни на есть реального Бога…

— Это будет страшным искушением для людей.

— Еще каким. Скоро это начнут называть Пятым возрастом, попомните мои слова. Жизнь после смерти еще соблазнительнее, чем жизнь после жизни. Этому будут поклоняться, с этим будут бороться. Появится Управление Духовной Безопасности. К чему это в конце концов приведет, страшно и подумать.

Сьюлин закрыла глаза, словно отгоняя кошмарное видение будущего.

Лиза пыталась ухватить смысл сказанного марсианкой. Если «они» способны вспоминать, значит, у них есть какое-то подобие самосознания, личного разума. Разум, состоящий из бессчетных миллионов неразумных частиц? Но разве не так устроен любой разум? Хотя бы ее собственный?

Полуденное солнце палило нещадно. Лиза отхлебнула из бутылки воды, которой с ними поделились нефтяники, и поправила на голове шляпу — шляпа тоже ей досталась от них.

— Если они способны помнить, то что они еще умеют? Знакомо ли им, например, чувство жалости? Или воображение?

Сьюлин выслушала ее вопрос с улыбкой. Наверное, ей больно улыбаться, подумала Лиза. Старческие губы марсианки растрескались, на них виднелась запекшаяся кровь.

— Не знаю. Возможно, мы исполняем в этом свою собственную роль. Разумеется, как вид. Вторжение гипотетиков привело к совершенно непредсказуемым для нас последствиям. Почему бы не увидеть в этом работу их воображения?

«Ну хорошо, — продолжала размышлять Лиза, — допустим, сеть все помнит. Может, она даже обладает воображением и как-то учитывает существование человечества в своих расчетах. Но способна ли она сочувствовать? Имеют ли гипотетики представление о чувствах, столь же далеких от них, как одна галактика от другой? Правда ли они говорят с нами? И правда ли нам отвечают?..»

Ровно те же вопросы на ее месте задавал бы ее отец.

Ее тень лежала перед ней, словно ее темный двойник. Она прищурилась и посмотрела вдаль. В однообразной пустыне появилось какое-то пятнышко — наверное, автобус.

Если что-то живет — значит, это что-то когда-нибудь умрет. А знает ли оно, что умрет? И хочет ли жить вечно?

* * *

Многое из того, что Лиза видела своими глазами — инопланетный лес, восставшая из-под земли и исчезнувшая без следа Арка Времен, — было запечатлено камерами беспилотников и передано в Порт-Магеллан. Теперь эти съемки обошли весь здешний мир и весь куда более заселенный соседний — земной. Комментаторы говорили в новостях о «событии, связанном с гипотетиками, значения которого никто не может пока оценить». Лиза сказала Брайану, что была на месте событий, когда все это произошло, и ей просто повезло, что она выжила, — но в детали вдаваться не стала. Не потому, что не доверяла ему, а потому, что все случившееся было еще слишком свежо и не укладывалось в слова.

Брайан, казалось, понял ее состояние. Но потом спросил все же — со всем тактом, на который был способен, — а что стало с Турком Файндли? Лиза прикрыла глаза. Как ему сказать, что стало с Турком?..

* * *

В мыслях у нее было одно — но говорить она об этом не могла. Голос Турка, доносящийся сквозь вой ветра из темноты.

Ночь расцвечена была сиянием «плодов», все еще облеплявших деревья гипотетиков. Шары на хрупких черенках по-прежнему светились неземным светом, а вокруг завывал ветер, срывая их один за другим. На лице Сьюлин Муа играли бесконечные переливы красок, она, завернувшись в кусок брезента, ползла к бетонной опоре — не слишком надежному убежищу, но других здесь не было. Лиза клялась себе, что наутро, когда ветер утихнет — если только он утихнет — и можно будет без помех передвигаться, она примется за раскопки. Будет копать в том же месте, где копали деревья-гипотетики. Откопает Турка, Айзека, и даже доктора Двали. Но с того момента, как здание рухнуло окончательно, прошло уже несколько часов, а ветер все набирал силу, деревья гипотетиков сгибались под ним, словно кающиеся грешники. Он стонал и выл в щелях бетона, в остатках стальных и фанерных перегородок. Светящиеся шары болтались на неподатливых ветках, а затем один за другим срывались и улетали. Лиза видела — или ей это снилось? — как в небе, над уже голыми остовами деревьев, собралось целое скопище, река шаров, целая стая сверкающих перелетных птиц, несущихся в Арку Времен.

— Лиза, — произнес голос из-за спины. Голос странно громкий, слышный даже сквозь рыдания ветра. Это был Турк.

Лизу охватил страх. Она села и попробовала оглянуться. Он должен быть где-то здесь, за бетонными плитами, он тоже каким-то образом сумел уцелеть в этом бешеном вихре!

— Турк!

— Не смотри на меня, Лиза. Не стоит.

Она перепугалась настолько, что уже и не смела оглянуться. Должно быть, он смертельно ранен, искалечен. Она опустила глаза, но лучше бы она этого не делала. Под ногами Лизы на землю лег мощный луч света, исходивший как раз оттуда, где по ее предположениям должен был находиться Турк — его тень. Это еще больше повергло ее в ужас. Она зажмурила глаза. Крепко-крепко. Сжала кулаки. И ждала, что он еще скажет.

* * *

— Лиза, — встревожился Брайан, — тебе дурно?

— Нет, — с трудом выговорила Лиза. Перед ней стоял бокал, и Махмуд наливал в него вино. Потом налил ей еще. Лиза отодвинула бокал.

— Прости меня.

Турк сказал совсем немного.

Но это было очень личное. Это имело значение только для них двоих. Она будет помнить это всегда, до самой смерти.

Он попросил прощения за то, что оставил ее. Сказал, что у него уже нет выбора. Для него теперь открыта только одна дверь.

— Какая дверь?.. — спросила Лиза.

Турк ответил коротко: