наложен слоем где дерн, а где и досочки; на местах менее прочных настлана оленья шкура, и все это скреплено одно с другим чем Бог послал: веревочкой, прутьями, плетенкой морской травы. Чум этот — полная собственность лопаря. Подобные места по побережью насиживаются, как места нищих у той или другой из папертей церковных. На зиму лопарь уйдет в свое зимнее становище, состоящее тоже из чумов, только покрупнее, и расположенное где-нибудь поблизости, на матерой земле. Он захватит с собой то, что поценнее: образочки, оленьи шкуры, посудину; он вытащит на берег свою лодчонку, оставит свой чум до следующей весны и вернется к нему в полной уверенности в том, что никто другой не займет его. Это — взаимная гарантия самых бедных на свете людей, прочнейшая, чем всевозможные писаные условия.

Вероятно, что приближение множества людей, не дававших себе обета молчания, движение их по гранитным катышам, перевертывавшимся под ногами, было издали замечено обитателем чума. Внутренность чума гораздо прочнее и приятнее его внешности: оленьи шкуры были разостланы по земле; прямо против входа, мелькая из-за дыма костра, разведенного посредине, виднелось несколько образочков, створней, поставленных на почетное место, на низенькую скамеечку. Небольшая кошка — одно из приятнейших достояний лопаря — присоседилась к ним. На жердях висело большими комьями вяленое китовое мясо. Лопарь объяснил, что его пищу составляет не одна только рыба, но и это мясо, добываемое «даром» с ближайшего Урского завода, и что с тех пор, как китовые туши, по снятии с них жира, идут в Арский завод, эта статья хозяйственного обихода, пожалуй, прекратилась.

Около двух часов дня, 22-го июня, «Забияка» оставил Еретики. Предстоял переезд очень небольшой, всего в два часа времени, к Кольской губе и далее к городу Коле, оставшемуся к югу. С этим вместе началось обратное путешествие.

Кольская губа.

Екатерининская гавань, её история. Надежды Поморья. О мурманских гаванях и бухтах вообще. Вопрос военный и вопрос промысловый. Абрамова пахта. Прибытие в Колу.

Глубокий Север — 68° северной широты, за Полярным кругом. Здесь, после двухмесячной ночи, по народной примете, только с Василия Солноворота — с 1-го января — опять «заотсвечивает», т. е. днем светить начинает.

Да не ошибаемся ли мы, — так ли это? Чудеснейший день; термометр показывает в тени 20°, и навстречу крейсеру, вступающему в Кольскую губу, чуть слышно веет теплый южный ветер. Едва только судно направилось к губе и стало поворачивать в нее, не доходя острова Кильдина, как сумрачное обличье Мурмана будто свеялось, исчезло куда-то. Тут у входа в Кольскую губу, словно огромные зевы, раскрываются к океану многие губы, которыми побережье изрезано совершенно; вот слева губа Волоковая, справа — остров Торос, губы Кислая, Сайда, Оленья, Пола. Впереди тянулась вглубь материка как бы широкая, очень широкая река, обставленная горами, футов в 300 — 400 вышиной, густо поросшими довольно высоким лиственным лесом. Глаза отвыкли от этой яркой, позлащенной солнцем зелени, и вот она опять перед вами, изумрудная, светлая, спускающаяся с вершин вплоть до синей волны, нежно обмывающей её корни, и это рядом, бок-о-бок с Мурманским побережьем! Будто воспоминание Мурмана, его жилистых очертаний, его неприветливых теней, там или тут высится в зелени отдельная скала, часто совершенно отвесная, называемая тут «пахтой», но зелени много и на ней.

Север ли это, Мурман, или, может быть, частичка Волги, подле Жигулей, чудом перенесенная к Ледовитому океану и подсунутая под крейсер с полной обстановкой иной, южной картины? Говорят, будто возникали подобные неожиданные картины в степях южной России, ублажая очи путешествовавшей когда-то великой императрицы.

Обратимся, однако, для поверки себя к источникам, к исследованиям, и тут первое место как по точности, так и по новости должно быть отдано книге «Мурманский берег в промысловом и санитарном отношении» врача В. Гулевича, одного из главных работников архангельского санитарного отряда.

Вот данные средней температуры Мурмана по Реомюру: зима — 6 градусов, весна — +2,29, лето +8,95, осень +2,5; 20 и более градусов тепла в июне, июле и августе месяцах не редкость. Океан по Мурману зимой не замерзает никогда; по нему плавают льдины, не мешающие движению судов; обмерзают иногда берега на недолгое время так называемым «припаем», который очень быстро разбивается и образует местами «торосы», ледяные горы; совершенно замерзают только бухты.

Судя по этим коротким, но ясным данным, несомненно, что нельзя считать Ледовитый океан по Мурману побережьем закрытым. Об Устюге Великом было сказано, что разница между продолжительностью навигации петербургского порта и архангельского не превышает 30 — 60 дней; но это для Белого моря, имеющего нехорошую привычку замерзать, а не для Мурмана. Вопрос о сроке плавания по Ледовитому океану настолько существенно важен как с военной, так и с торговой стороны, что о гаванях и бухтах нашего побережья должно поговорить подробнее; это будет совершенно кстати после посещения Екатерининской гавани, предстоявшего немедленно по входе в Кольскую губу.

Около четырех часов пополудни крейсер круто повернул вправо, в губу Палу, и немедленно переменил в ней курс налево. Это и была Екатерининская гавань. Просторная гавань, с тихо плескавшеюся водой, широко раскидывалась вокруг, обрамленная скалами, разукрашенными зеленью лесов. Широкий круг чертил по ней крейсер.

Гавань не особенно велика: в ней две версты длины, одна — ширины; замерзает она, и то не всегда, только на полтора месяца. Это не бухта, это собственно пролив между островом Екатерининским и матерой землей. Все берега её чисты и приглуби, подле них около десяти сажен глубины; подальше — от шестидесяти до ста сажен. «Нельзя вообразить себе — говорить Рейнеке — стоянки безопаснее и спокойнее»; единственное неудобство ее — это узость входа, не допускающая лавировки, что, как известно, для судов с паровыми двигателями — вопрос третьестепенный. С давних, давних лет была Екатерининская гавань на виду и считалась кладом, так как выход из неё весной и возвращение в нее поздней осенью, — что существенно важно для успеха промыслов — представляются вполне удобными. Недаром стремятся наши промышленники, еще в марте месяце, к соседней с ней Коле, составляющей главную станцию их на пути к Мурману. С 1741 по 1744 год зимовали в Екатерининской гавани наши военные корабли, так как в Архангельск входить они не могли, вследствие Березовского бара. В 1741 году были произведены подробный осмотр гавани и снятие её на план; в 1742 году — вторично. В апреле месяце 1748 года адмирал Брендаль, зимовавший тут с флотом, получил приказание идти отсюда с двумя