С этими мыслями и въехал на своей машине-развалюхе (хотя бегала она безотказно) Никита Никитович через сумрачную арку в свой двор. Въехал и тут же, считайте рефлекторно, посадил машину на тормоза. Головой тряхнул: нет! Не может быть… Наваждение… В левом углу двора, близко от черного хода в ювелирный магазин Арона Нейгольберга, огромный грузовой фургон провалился задними колесами по самую ось в треснувший асфальт. Вокруг машины собралась толпа, слышались галдеж, выкрики. Больше всех суетился муж Хельги, хозяйки дома, Ганс Грот, щуплый рыжий мужчина: заглядывал под кузов, забегал со всех сторон, что-то рассказывал собравшимся, размахивал руками.

«Да как же это я… – Дремучая тоска и тупая безысходность обрушились на Никиту Никитовича Толмачева. – Ведь говорил мне Ганс, что собирается семитонный грузовик купить вместо своего фургончика-букашки. Значит, исполнил замысел, подъехал, чтобы поставить под свой навес… Да как же это я!.. А до Нейгольберга-то аршин десять, не более. А может, и дальше прокопано. Нет, как же это я… Спокойно, спокойно», – остановил себя Никита. Он нарочито медленно подогнал свою легковушку к навесу под окном кухни (когда ставил машину, в окне мелькнуло лицо Дарьи, совершенно белое, без единой кровинки). Не торопясь, подошел к толпе у тяжелого грузовика, протиснулся вперед, спросил у Ганса (отметив про себя: глаза у него как у юродивого):

– Что стряслось?

– Да черт… Провалился! – Ганс замахал длинными руками. – Чего там? Моя Хельга определила: подкоп…

– Правильно! – загалдела толпа.

– Пустое, – спокойно произнес Толмачев, то есть таксист Отто Штойм, которого во дворе все знали и относились к нему как к человеку положительному, трудолюбивому, достойному. – Откуда тут подкоп возьмется? Канализация какая-нибудь. Мало ли…

И Отто Штойм, зевнув, пошел к своему подъезду.

– Что? – шепотом спросила его в дверях Дарья. – Что делать будем?

– Десять – пятнадцать минут на сборы. Бери самое необходимое.

В это время из ресторана отеля «Новая Германия» вышли товарищ Фарзус, граф Оболин, Забродин, Сарканис, проследовали через вестибюль, швейцар распахнул перед ними двери, и все четверо оказались на улице: решено было после обеда пройтись по весеннему Тиргартену. И в этот момент к подъезду подкатил бордовый «фольксваген» с номером 12–83. Из машины выскочил Лысый, и его сразу увидел Иоганн Вайтер.

– Момент, господа, – сказал он по-немецки, с улыбкой даже. – Я сейчас… – Он подошел к Курту Баллу: – Что?

– Во дворе… провалилась машина. Подкоп. Говорят, подкоп! Хозяин ювелирного магазина вызвал полицию.

– Молодцом, дружище Курт, – поигрывая желваками на скулах, сказал товарищ Фарзус. – Я сейчас. – Он подошел к соотечественникам: – Возвращайтесь в свои комнаты. Скоро буду и все объясню.

Иоганн Вайтер открыл заднюю дверцу «фольксвагена», плюхнулся на сиденье и не сказал, а прохрипел водителю, мужчине средних лет в очках:

– Скорее! В их двор!

Никита Никитович вышел из подъезда, неторопливо проследовал в свой гараж под окном кухни, лишь мельком взглянув в сторону застрявшего грузовика. Вокруг машины прибавилось народу, а в ворота осторожно въезжал трактор на широких резиновых колесах. Мелькнула Дарья, открыла окно.

– Передавай, – тихо сказал Толмачев.

Дарья подала Никите два больших чемодана, баул, саквояж. Хотела подать еще один узел, но Толмачев остановил ее:

– Оставь! Больше не войдет. Выходи.

Молодая женщина, красота которой на глазах начала вянуть, безропотно подчинилась. Как выезжала из своего гаража-навеса легковая машина Отто Штойма с шахматной полосой на борту, никто во дворе не заметил – не до того. Только молодой полицейский, стоявший у арочных ворот на улице, на мгновение нахмурился, увидев старую машину-такси, осторожно поворачивающую в сторону, противоположную Унтер-ден-Линден, поднес было свисток к губам, но передумал.

Когда бордовый «фольксваген» свернул возле ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко» за угол, товарищ Фарзус тронул водителя за плечо:

– Останови.

Ворота, ведущие во двор, были оцеплены несколькими полицейскими.

– Пошли, дружище Курт. Скажите, что вы здесь живете, а я ваш гость.

Их пропустили. Трактор уже выдернул грузовик-фургон из ямы.

– Идите к себе, – тихо приказал Иоганн Вайтер Лысому.

А сам осторожно, не торопясь, протискивался вперед. Зияла глубокая яма, от нее шли трещины в две стороны, к гаражу Отто Штойма и к черному ходу магазина Нейгольберга. Из ямы показалась голова полицейского, перепачканная землей, потом его рука с электрическим фонарем. В мгновенно наступившей тишине он объявил:

– Подкоп идет вот от того окна.

Рядом с товарищем Фарзусом стояла толстая Хельга Грот, непричесанная, растрепанная, совершенно ошалелая. Она повторяла:

– А такой тихий, обходительный… А такой тихий…

– Нейгольберга-то, – сообщил не без злорадства дворник Фридрих Гогенцель, – «скорая» увезла.

«Упустили! – думал, сжав зубы, товарищ Фарзус. – Эти полицейские олухи его упустили!.. Все пропало…»

Штутгарт, 29 мая 1922 года

Однажды на окраине Берлина, в мастерской по ремонту легковых машин, познакомился Никита Толмачев с соотечественником Игнатом Федоровичем Фоминым, который в Штутгарте содержал небольшой таксомоторный парк. Пригнал Никита в мастерскую одну из своих машин, поднял капот своей развалюхи и выругался русскими словами так, что сомнений быть не могло: не только земляк, а, похоже, питерский. Какая неожиданная радость для Игната Федоровича – земляк обнаружился, русский! Кинулся он к Никите Никитовичу чуть ли не с объятиями, разговорились. Справив дела в мастерской, зашли в пивную, и среди чужих людей, немецкого галдежа, в окружении «басурманов», как выразился Фомин, отирая мокрый от пива рот рукавом, после третьей кружки черного баварского, исповедался Игнат Федорович соплеменнику, новому другу, как на духу.

Да, с 1906-го, окаянного, здесь очутился, в эмиграции. В 1905-м черт попутал: угораздило в революцию, втянули «товарищи» в большевистскую организацию на литейном заводе – а ведь заводским гаражом заведовал! По молодости, конечно, сдуру влип в это дело: «Вихри враждебные веют над нами…» – и прочее такое. Дальше известные обстоятельства: вмазали революционерам по физиономиям, за большевиками настоящая охота. Спасибо «товарищам» – переправили в Германию. И взял с собой Игнат Фомин, двадцатисемилетний парень, свою молодую жену Марию: только поженились, первенца под сердцем носила. А тут, можно сказать, в этой Германии разникудышной, повезло: уже на второй год в городе Штутгарте лихо ездил по узким улочкам на своей машине таксист Игнат Фомин, а Мария на сносях была, второго наследника ждали (первого сына нарекли Иваном). Минуло еще несколько лет – и у Игната Федоровича уже собственное дело: небольшой парк таксомоторный – от десяти до пятнадцати машин.