– Верно, – киваю я. – Но ее, знаешь ли, так много. Всю не охватишь, да и путь неблизкий.

– Мне бы, наверное, так понравилось там, – говорит женушка с выражением безнадежного тупого идиотизма, которое появляется от разглядывания гравюр в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс». – Отправиться в Новый Свет с его природными красотами, охотниками в живописных лохмотьях, не затронутыми цивилизацией дикарями и ковбоями с их койотами и арканами, – вздохнув, продолжает бормотать она. – К тому же «Тримонт-отель» в Бостоне почитают одним из лучших, а общество Новой Англии имеет репутацию самого избранного. И там находятся все эти поля сражений с чудными именами, на которых ты так храбро бился. Мне так давно хотелось увидеть их. Цена за проезд тоже довольно умеренная, и…

– Постой-ка, – прерываю ее я, чувствуя, что крикетный сезон под угрозой. – Это намного дальше, чем ты отваживалась забраться до сих пор – кроме Сингапура и Борнео. Тебе это ни о чем не напоминает? Не забудь еще про Мадагаскар. Америка – тоже жутко дикая страна.

– Гарри, я прекрасно помню про Борнео и Мадагаскар! Путешествие было просто удивительным, и климат мне прекрасно подошел.

– А как насчет похищения пиратами и бегства от тех гигантских ниггеров? Тебе это тоже понравилось?

– Некоторые из тамошних жителей оказались очень неприятными, зато другие – сама любезность, – парирует она, и по довольному вздоху я понял, что перед ней маячат сладостные воспоминания обо всех похотливых мерзавцах, которые пожирали ее облаченную в саронг фигурку.

– Кроме того, – продолжает она, залившись румянцем, – это было такое приключение – никогда не забуду, как мы ехали через тот лес: ты и я. И как ты сражался за меня и был так храбр, так заботился обо мне, и… и…

Огромные серые глаза наполнились слезами, Элспет стиснула мою ладонь, и я ощутил к ней невероятную нежность. Которая мигом испарилась, стоило ей продолжить:

– В любом случае Америка не может быть такой варварской, как Мадагаскар, и раз ты знаком с президентом и другими важным персонами, нас entrée[177]. Да еще при наших-то деньгах. Ах, Гарри, я всей душой хочу туда, и до чего весело все будет! Прошу, скажи, что отвезешь меня!

Поскольку билеты она уже купила, легко понять, каким образом мы оказались на свадьбе Фила Шеридана[178], состоявшейся в Чикаго несколько месяцев спустя после упомянутого разговора, и именно там, с мелкой на первый взгляд случайности, начала разматываться цепь ошеломительных событий, о которых повествует эта история. (Я по крайней мере надеюсь, что история эта все-таки закончилась.) Не все случившееся в сорок девятом году имеет отношение к тому, о чем намерен я рассказать – такова жизнь, – но большая часть все-таки имеет. Возьму на себя смелость утверждать, что не будь моей одиссеи, начавшейся в Новом Орлеане и закончившейся в пятидесятом в форте Ларами, история Дикого Запада сложилась бы иначе. Не исключено, что Джордж Кастер до сих пор томил бы всех скукой в «Сенчури-клабе», Рино не допился бы до белой горячки, множество индейских воинов и американских кавалеристов прожили бы долгую жизнь, а я избежал бы нестерпимого ужаса и… Впрочем, не стану назвать это муками разбитого сердца, потому как мой старый насос слишком прочно устроен, чтобы так запросто дать течь. Но даже сейчас он дает сбой, стоит мне перенестись мыслями в прошлое и вспомнить тот одинокий силуэт всадника на фоне заката, и этот зловещий свист мелодии «Гэрриоуэна», плывущий по ветру. Потом я прогоняю пелену тумана из глаз, и видение исчезает.

На свадьбу Шеридана мы угодили по чистой случайности. Вопреки выраженному моей благоверной стремлению любоваться «природными красотами и охотниками в живописных лохмотьях», она потратила первые месяцы на вращение в высшем свете Бостона и Нью-Йорка, курсируя между «Тримонтом» и «Дельмонико» и соря деньгами, как какой-нибудь раджа в Мэйфере. Местное общество или то, что претендовало на это звание, с распростертыми объятиями встречало прекрасную миссис Флэшмен и ее прославленного супруга, и мы так и продолжали бы развлекаться конными прогулками, зваными обедами и вылазками на воды, но до Малыша Фила дошел слух о моем приезде и он настоял на том, чтобы мы посетили Чикаго и засвидетельствовали потерю им холостяцкого статуса. Мы близко сошлись с ним за время Гражданской войны, потом вновь пересеклись во время франко-прусского недоразумения[179], так что я решил заехать в Чикаго.

Есть смысл отклониться ненадолго от темы и познакомить вас с событиями, имевшими место за прошедшие двадцать пять лет. Тогда, в сорок девятом, я, считаясь в Англии народным героем, в Штатах был всего лишь безвестным беглецом. Теперь, в 1875-м, я был сэром Гарри Флэшменом, К.В., К.О.Б.[180], имеющим приписываемые мне заслуги за действия во время Крымской компании, Сипайского мятежа и восстания тайпинов в Китае, не говоря уж о выдающемся вкладе в дело Союза во время Гражданской войны в США. Никто не знал в точности, в чем этот вклад состоял, поскольку мне довелось сражаться за обе стороны, но я выбрался из этой передряги с Почетной медалью на груди и безграничным кредитом доверия, пусть и не вполне объяснимым. Но единственный человек, знавший всю правду, схлопотал пулю в спину в театре Форда, так что заговорить не мог. А я не хотел. Быть может, наступит час и я поведаю все про Джеба Стюарта, тюрьму Либби, про ту миссию, которую я исполнил для Линкольна (мир праху этого гениального шантажиста) и про новые амурные встречи с миниатюрной миссис Мандевиль в числе прочего. Но пока это не важно; значение имеет только то, что я в результате свел знакомство с такими выдающимися персонами, как Грант (действующий президент), Шерман и Шеридан, и парнями рангом пониже: молодым Кастером, встреча с которым была краткой и формальной, и Диким Биллом Хикоком, хорошим моим знакомым (хотя история про значок заместителя маршала тоже может пока подождать).

Так что представьте себе Флэши во всем блеске пятидесяти трех лет, важного иностранного гостя, старого боевого товарища и заслуженного офицера, с сединой на висках, но без брюшка, достойного такого названия, стройного, как кипарис, и вообще живого олицетворения галантного кавалера, запечатлевающего свои поздравления на румяных щечках новоиспеченной миссис Шеридан во время свадебного приема в саду ее батюшки. Малыш Фил, сияющий, как медный грош, но одновременно выглядящий так, будто плюхнулся в реку и дал мундиру высохнуть прямо на теле, подвел меня к Шерману, которого я почитал за ученого дикаря, и шуту Поупу, стратегический талант которого состоял в умении проигрывать битвы, а затем провозглашать их своими победами. С ними был здоровенный грубый детина с баками, как у прусского юнкера, по имени Крук.[181]