– Туше, – ответил Тристан.

И тут у него отвисла челюсть. Он уставился на Фредерика. Я тоже смотрела на нашего собеседника, но решительно не могла понять, что так изумило Тристана. У Фредерика было что-то странное с глазами, какая-то асимметрия: левый зрачок расширен настолько, что голубой радужки почти не видно, а правый, наоборот, сжат в точку, как и должно быть на ярком свету.

– Это просто, – ответил Фредерик, – но не просто. Спрос, предложение, отдельные транзакции вроде нашей сегодняшней – детская игра, уровень киоска с лимонадом. Но когда миллиарды их накапливаются в течение столетий – все уже сложнее. Результирующий поток информации, зашифрованный в колебаниях цен и переменах на рынке, недоступен отдельному человеческому уму. Вот почему такое лучше предоставить профессионалам, которые подготовлены к этому выучкой и, если можно так сказать, родословной. До свидания.

Фредерик повернулся к нам спиной и зашагал к измельчителю. Рабочие в наушниках, занятые своим делом, заметили его, лишь когда он подошел на несколько ярдов. При виде хорошо одетого, уверенного джентльмена, они выпрямились, глядя с осторожным любопытством. Фредерик приветствовал их вежливым кивком, шагнул ближе к жерлу рычащей машины и сунул руку под мышку. Внезапно я поняла, что сейчас будет, но поверить этому не могла.

Обернувшись через плечо – убедиться, что мы с Тристаном смотрим, – Фредерик вынул из-под мышки Массачусетскую Псалтирь и кинул в измельчитель. Машина на миг поперхнулась (я тоже) и выплюнула в кузов грузовика фонтан бумажного конфетти.

Фредерик пошел прочь.

– Н-да, вот тебе и фу, хер, – заметил Тристан. – Давай возвращаться, Стоукс.

«Апостольское кафе» расширилось; теперь оно включало «Евклидов гриль» в бывшем нефе – с простой едой днем и ресторанной вечером. Мы с Тристаном отправились туда прямиком из аэропорта. Нас уже дожидались Фрэнк, Ребекка, Эржебет и новый член команды, Мортимер Шор – исторический фехтовальщик, которого Ребекка нашла в парке. Это он обучал Тристана обращению с палашом. Мортимер – высокий поджарый калифорниец с гривой волнистых темных волос и густой бородой, над которой то и дело вспыхивает веселая улыбка. Он учился в МТИ сразу по двум специальностям – металлургия и компьютерные науки, но Тристан уговорил его отложить научную карьеру и пойти в ДОДО на полную ставку сисадмином и экспертом по фехтованию. Они вчетвером уже заняли большую кабинку в углу ресторана, забронированную на «Ист-Хауз траст». Посередине из ведерка торчала двухлитровая бутыль дорогого с виду шампанского. Судя по объятиям и вскинутым пятерням, которыми нас приветствовали все (да, включая Ребекку), отмечать начали заранее. Мы еще не рассказали им про Фредерика и не знали, надо ли.

Гобоистка-приколистка Джулия (почему-то нас всегда обслуживала она) открыла шампанское и налила мне и Тристану. Начались тосты. Эржебет, которая выглядела так, будто родилась с бокалом шампусика шампанского в наманикюренных пальцах, желала пить тосты правильно, на европейский манер – чокаясь с каждым. Она выглядела неожиданно веселой, учитывая, что ее драгоценный цамологеп похоронен где-то в Трапецоиде. Я сказала ей об этом. Она ответила, что (со всеми оговорками) довольна успехом нашего предприятия и своей в нем ролью, так что решила временно отложить переезд в Венгрию до тех пор, пока мы не отыщем других ведьм ей на замену.

Тристан быстро осушил бокал. Вид у него по-прежнему был несколько пришибленный, как будто в Центральном парке ему встретилось привидение. Шампанское он не особо любил, поэтому поднял руку, подзывая гобоистку-приколистку.

– Что вам принести? – спросила Джулия.

– Что всегда, – ответил Тристан, уже углубившись в обеденное меню.

Джулия замялась и даже чуть порозовела от смущения.

– Извините, – сказала она. – Я чувствую, что вроде должна помнить, но почему-то совсем из головы выскочило.

– «Лучшее старое тиршитское горькое»! – ответил Тристан, поднимая глаза.

Она нахмурилась:

– У нас такого, кажется, нет. Это импортное?

Тристан улыбнулся бойскаутской улыбкой, но ответил твердо:

– Я его заказываю, сколько существует ваше заведение. Вы мне его и приносили.

– Хорошо. – Она со скептическим видом записала в блокнотике. – «Тир-шитское»? «Горькое»?

– Да, – ответил Тристан.

Мы все еще читали меню, когда она вернулась и сообщила, что у них нет – и никогда не было – «Лучшего старого тиршитского горького». Тристан привстал и вопросительно глянул на бармена, тот пожал плечами, мол, никогда не слышал о таком эле. Эле, который он наливал Тристану много лет!

Эржебет потянула Тристана за рукав, усаживая на место.

– Диахронический срыв, – шепнула она. – Тиршитской пивоварни нет с первого сентября тысяча шестьсот первого года.

– Это почти такая же трагедия, как гибель Леса Холгейта, – вполголоса пробормотал Тристан.

В теплой, но в то же время странно торжественной обстановке мы сидели за столом, не заставленном бумажными кофейными стаканчиками и не заваленном маркерами и мобильными гаджетами. В руках у нас были настоящие, не пластмассовые ножи и вилки. Посторонняя девушка подавала нам еду, не разогретую в микроволновке в пластмассовых контейнерах. Мы ели медленно, смакуя каждый кусочек, отдыхали под гул разговоров вокруг и чувствовали себя частью человечества – по крайней мере той доли человечества, которая посещала «Апостольское кафе».

За едой мы обсуждали полученные уроки, и про каждый Эржебет считала нужным сказать, что знала это заранее.

– Отлично, – произнес Тристан, откладывая вилку. – Раз вы все знаете, сэкономьте нам время и нервы, расскажите, что мы не знаем.

Эржебет негромко фыркнула и мотнула головой. Надо признать, она за последнее время чуточку смягчилась и говорила с нами, как старшая сестра с надоедливой малышней.

– Вы не знаете практически всего. Буквально. Кроме того, что мой цамологеп мог предвидеть в конкретной Нити.

– Безусловно, мы еще только учимся, – сказал Тристан. – Нам надо еще много узнать, чтобы овладеть Нитями.

– Нитями нельзя овладеть, – возразила Эржебет. – Это как врачи и медицина. Можно только практиковать. А без цамологепа нельзя и этого.

– Мне представляется, в случае Нитей просматриваются определенные алгоритмы. – Фрэнк Ода легонько тронул жену за руку. Та, нагнувшись, подняла с полу пакет и дала ему.

– Всегда есть, как говорится, пространство для маневра, – поправила Эржебет.

– Это задача из теории сложности – области, которую математики называют теорией графов, – сказал профессор.

– Графов? Как титул? – спросила я.

– У математиков это слово означает нечто иное, – сказал Ода. – Структуру из вершин, соединенных ребрами. Как в цамологепе, в метле Грайне или в Ребеккиной семейной реликвии.