Дело не в том, что Зорге сообщил в Москву о показаниях Люшкова о тактике Красной армии и мы соответствующим образом откорректировали свои действия. Дело в другом. Жуков как талантливый военачальник принял быстрое, эффективное и единственно правильное решение.

Информация же Люшкова содержала лишь многочисленные данные об арестах, интригах «наверху», он был в курсе расправ с оппозицией. Эта информация, бесспорно, имела важное политическое, но не военное значение. Японцы поделились с немцами этой информацией, но к нам она попала в отраженном виде через сообщения Зорге, которому показывал ее немецкий военный атташе. Все это сыграло двоякую роль. На первоначальном этапе она была правильно использована японским командованием в выборе места боевых действий на основе данных о низкой боеготовности Красной армии. Затем в связи с развитием событий на Халхин-Голе, массовым применением нами танковых соединений, у японского командования возникли обоснованные сомнения в показаниях перебежчика.

Развитие событий не укладывалось в старые каноны. Японские генералы практически оказались не способны спланировать на реке Халхин-Гол крупную маневренную операцию с использованием механизированных соединений. Для японского политического руководства стало очевидным, что уровень готовности их армии к ведению масштабной войны с сильным противником не отвечал современным требованиям. Мы же из событий на Халхин-Голе сделали правильные выводы. Японцы увязли в длительной войне с Китаем. Их группировка в Маньчжурии не была готова и не имела запасов для ведения широких наступательных операций против Советского Союза. В этой связи хочу подчеркнуть, что принципиальное решение Сталина оставить на Дальнем Востоке лишь войска для прикрытия границы и активной обороны было принято еще до начала советско-германской войны. Переброски войск под Москву в октябре 1941 года были логичными, хотя и вынужденными шагами советского командования.

Дело в том, что, помимо донесений Зорге, к Сталину поступали другие не менее важные данные о противоречивом развитии обстановки на Дальнем Востоке. Мы твердо знали, что Япония имеет отличные от Германии собственные интересы в конфликте с США, Англией и Китаем. Без нейтралитета Советского Союза в этом противостоянии японцы не могли реализовать свои цели — установить господство в Азии.

16 июля 1941 года резидент НКВД в Китае А. Панюшкин доложил в Москву о реакции Чан Кайши, китайского правительства на фашистскую агрессию против СССР. Указывалось на то, что они рады этому нападению, этой войне, считая, что вслед наступит черед выступления Японии против Советского Союза и она вынуждена будет прекратить активные боевые действия в Китае.

Нужно отметить, что в то же время в Китае находился Лочлин Карри — помощник президента Рузвельта по Дальнему Востоку. Будучи членом негласного аппарата компартии США, он, как источник «Паж», через доверенное лицо руководства американской компартии нашего групповода Я. Голоса передал советскому резиденту в Нью-Йорке «Луке» — Кларину (П. Пастельняк) исключительно важные данные об обстановке в Китае и перспективах нападения Японии на Советский Союз.

Именно Карри оказывал сильнейшее влияние на формирование американской политики противодействия японской агрессии в Китае и на Дальнем Востоке. При этом он опирался на своего коллегу по негласному сотрудничеству с компартией США и с нами Г. Уайта (Кассира), который занимал высокую должность в министерстве финансов США и периодически готовил экономические обоснования американских мер относительно японской агрессии на Дальнем Востоке.

Интересно, что эта информация об итогах поездки Карри в Чунцин (по линии НКВД из Нью-Йорка от Пастельняка и из Китая от Панюшкина) совпала с официальным уведомлением советского посла Уманского, которого вызвал заместитель Госсекретаря США С. Уэллес и проинформировал его о том, что не исключено выступление Японии против Советского Союза. Вместе с тем сразу же после встречи с ним Уманского советская разведка сообщила Сталину и Молотову, что, по сведениям из ближайшего окружения президента Рузвельта, «американцы не заинтересованы в том, чтобы втянуться в войну с Японией, что президент проявляет очень большую осторожность в введении эмбарго против Японии, ибо санкции могут ударить таким образом, что японцы вынуждены будут за нефтью двинуться в Юго-Восточную Азию, что спровоцирует войну».

Получение противоречивой информации из Шанхая, Чунцина и Вашингтона не могло не настораживать советское командование. Разобраться в драматических событиях было непросто.

Например, 11 июля 1941 года резидентура НКВД в Шанхае сообщала о действиях японских властей в Китае весьма интересные данные. Так, в Шанхае они предупредили, чтобы со стороны эмиграции не было никаких выступлений против СССР, а если таковые будут, то японские власти примут суровые меры. Немцы этим были очень недовольны. В сообщении указывалось, что среди японцев идут разговоры о том, что Япония уже начала переброску войск в Маньчжурию и Северный Китай. Тут приводились противоречивые данные. С одной стороны — о военных приготовлениях, а с другой стороны — о пресечении слухов о войне.

Руководство тогдашнего Китая — Чан Кайши и его окружение были крайне заинтересованы в провоцировании войны между Японией и Советским Союзом летом и осенью 1941 года. Сталин и Молотов были прекрасно осведомлены об этих шагах Чан Кайши по линии НКВД, поскольку наш агент «Друг» — В. Стенес, портрет которого находится в музее ФСБ, исполнявший одно время обязанности начальника его внешней разведки, регулярно информировал нас об этих его замыслах.

Должен отметить заслуги нашей дешифровальной службы в этот острый момент. Западный историк КГБ Кристофер Эндрю советскую шифровальную службу особо не жалует. Однако сейчас и мы, и зарубежные авторы признают, что НКВД достиг больших успехов в дешифровке материалов переписки японского МИДа, турецкой, итальянской и греческой дипломатических миссий в Москве. Серьезную роль в этом плане сыграло то, что мы читали дипломатическую переписку итальянского посольства в Токио с его МИДом в Риме. Ведь Италия в то время была союзником Японии по антикоминтерновскому пакту.

К этому добавлю, что через Карри мы контролировали переписку Чан Кайши (псевдоним «Сегак») с президентом США в течение всей войны, что позволяло в целом сделать правильные выводы о развитии обстановки на Дальнем Востоке. До сих пор помню, какое сильное впечатление на меня произвел доклад Карри президенту Рузвельту об обстановке на Дальнем Востоке и в Китае, который был направлен мне для ознакомления, а позднее послан Сталину и Молотову вместе с оценкой документов и предложениями о конкретных мероприятиях в области разведывательной работы под дипломатическим прикрытием в Китае.

Почти одновременно в сентябре 1941 года харбинская и токийская резидентуры НКВД сообщили в Центр о том, что военное выступление Японии против СССР, ввиду обострения отношений с США и Англией, представляется маловероятным. Наш резидент в Японии Г. Долбин (Артем) передал, что, по данным источника токийской резидентуры — «Экономиста», наиболее острый период, который был в начале германо-советской войны, уже прошел… При критических взаимоотношениях, которые Япония имеет с США, руководство империи будет держаться мира с СССР. Знаменательно, что эта информация (появившаяся во время успешных советско-японских экономических переговоров об условиях японских концессий на Сахалине) основывалась на заявлении министра торговли и промышленности Японии Сакондзи на официальном обеде по случаю приезда в Токио директора общества по японским концессиям на Сахалине.