Пока же он бушевал, как ни странно, наша жизнь шла своим чередом. В городах стало немного теснее, но не настолько, чтобы вызвать недовольство. За зиму мои молодцы подготовили еще пять тысяч вполне приличных и слаженных бойцов. Казна была полной, хотя и пополнялась медленнее по причине выпадения доходов от торговли с империей. Золотые и серебряные рудники поставляли металл, хотя и меньше. Нашествие маньчжуров могло начаться в любой момент.

Поскольку озимое не сеяли, после совещания решили выше по Зее посеять яровое, посадить картошки побольше. Ничего, проживем. Три сотни сильных мужчин со всеми нашими плугами и сеялками, на лучших лошадях, пахали столько, сколько могли запахать. Приходилось выжигать тайгу, расчищать участки – адова работа. В результате вспахали почти тысячу десятин нови под пшеницу, столько же под картофель. Но сажать еще рано. Сажать картофель взялись бабы и девки, тоже помощь огромная. Пока будущие кузнецы продовольственной безопасности обживались на новом месте.

Был уже апрель. Весна в этом году пришла ранняя, за все годы в Приамурье такой не припомню. Солнце начинало даже припекать в полдень. На деревьях набухли почки, вот-вот проклюнутся листы, по земле уже пробивалась трава. Дороги почти высохли. Но от маньчжуров вестей не было. Хотелось верить, что в этом году войны не будет. А может, ее и совсем не будет? И всё же, как ни грела меня эта мысль, к войне мы готовились.

Подготовленные взрывники продолжали минировать все опасные направления. На Сунгари установили наплывной мост, который перегородил реку, вполне простреливаемую пушками и пулеметами из Косогорского острога. По Амуру ставили сигнальные вышки с тем, чтобы костром можно было сообщить о нападении, вызвать подкрепление.

Чтобы подростки не скучали, их тоже решили привлечь к общему делу. На складах оставался запас самострелов с системой механического взвода. Такой самострел легко взвела бы женщина или парнишка лет двенадцати. Раздали их малышне, поучили немного. Они даже попадали с двух десятков шагов в цель. Теперь они гордо стояли на стенах вместе со взрослыми дозорными, ходили в дозор вдоль реки близ городов.

Малышню лет семи-десяти отправили помогать женщинам высаживать картошку. И не надо думать, что я такой любитель эксплуатировать детский труд. Просто в это время мальчик семи лет – уже работник. В праздности сидеть не обучен.

Моя Люда тоже нашла себе дело. Вспомнив школу деда Лавра, она бросилась организовывать что-то типа госпиталя. Сегодня там уже лечились казаки, раненные в походе за Амур. Дел хватало всем.

Но пока еще был мир, мы старались каждый весенний вечер проводить вместе. Часто просто шли вдвоем вдоль реки или по краю леса у города. Если холодало (всё же апрель – еще неуверенная весна), сидели в горнице, смотрели на реку, говорили или просто держались за руки.

То, что годочков нам было уже совсем не мало, а по здешним представлениям, так и вовсе много, на наших отношениях не особенно сказывалось. Точнее, я надеялся, что оно так. По крайней мере, Людка из реконструкторши с прибабахом превратилась в настоящую жену – добрую, любящую. Другой мне не надо. А то невероятное событие, что довелось пережить нам обоим, связывало сильнее, чем иная цепь.

Апрель заканчивался, начинался май – мой самый любимый месяц в году. В этот вечер всё было как специально. Мы с Людкой постояли на стене над утесом, полюбовались на Амур. Потом, когда повисли сумерки, прошли по городу. Народ уже располагался на отдых. Мы тоже неторопливо шли к родному, действительно родному дому.

Было немножко грустно, что в доме нас стало меньше. Андрейка сидел приказным в Косогорском остроге. Был серьезным. Казаки его уважали не только за меня, он и сам по себе был парень не промах. Машка долго отбивалась от женихов, но в прошлом годе нашла своего любого. Сыграли свадьбу. Теперь к нам только в гости заглядывает, внука приводит.

С мужем вроде бы живут ладно. Но наш дом остался нашим домом, а наш город – нашим городом.

Мы шли пешком. Важные воеводские колымаги меня никогда не впечатляли. На коне еще куда ни шло, а в возке пусть инвалиды ездят. Люди вокруг здоровались. Кажется, я не погряз во власти, как в дерьме. Хотя кто его знает. Но хочется верить, что остался человеком.

Так мы и шли неторопливо к дому. Дом наш – всё же воевода живет – стоял на площади, между церковью и приказной избой.

Уже возле самой церкви я услышал топот, а потом и крик:

– Кузнец!

Я обернулся. Ко мне бежал Трофим. Я двинулся навстречу. Явно что-то случилось. Собственно, чего гадать. Случиться могло только одно. Но надежда теплилась.

– Что случилось, Трофим?

– Богдойцы! Вестник из Косогорского острога!

Одно слово всколыхнуло всё. Только миг казалось, будет еще один светлый вечер, но слово прозвучало. Мирная жизнь кончилась. Война!

Лантань смотрел вперед, на далекую дымку у горизонта, где находилась река Хэйлунцзян. Где-то там засели в своих крепостях проклятые русские. Карающий меч еще не вынут из ножен, а среди подданных империи уже такие потери. За зиму больше полутысячи воинов покинули этот мир. Хорошо, что это были не маньчжуры, а данники. Но они тоже могли идти в бой. Теперь не пойдут. Сожжены тысячи му хлеба, бобов, риса. Взорваны запасы пороха. Он, Лантань, был вынужден написать в Пекин послание с просьбой о помощи. В противном случае не удалось бы и в этом году выступить.

Всю зиму на верфях Гирина и Нингуты строили корабли. Теперь он вел пять тысяч отличных воинов, из них тысяча стрелков. На отдельном корабле везли шестьдесят пушек, которые будут рушить стены варварских крепостей. Но опять не всё в порядке.

Караван уже выплывал на середину реки, когда по суше их догнал гонец с дурной вестью. Одна ветвь плана фудутуна засохла. Монголы не пошли в набег на русские остроги. Точнее, в набег они пошли. Как и было обозначено в его приказе, три тысячи всадников шли двумя волнами.

Но первая волна нарвалась на страшные устройства русских, которые взрывались на земле, выжигая всё на десять шагов. Таких устройств было много. Потеряв несколько сотен всадников, причем самых могучих багатуров, которые шли впереди войска, монголы бросились назад. Вторая волна попыталась проскочить в другом месте, но там их ждали страшные пушки русских. Эта волна тоже повернула назад.

Теперь останутся только два удара. От руин Айгуна ударит отряд амбаня Бахая. Три тысяч новых маньчжуров – не очень большая сила. Но с ними будут и три роты стрелков-наемников, будут три новых пушки. Они должны взять вторую русскую крепость. Река там неширока. Переправа на лодках – и карающий меч обрушится на головы русских. Много сил там быть не должно. Наверняка большую часть они стянули к столице. Их главная крепость Хабалык и станет для них западней и могилой.

Осторожный Лантань не стал нестись к Амуру. Как только стало темнеть, он приказал пристать к берегу, но лагерь не разбивать. Три корабля он отправил вниз по Сунгари на разведку. Послал он и сто лучших воинов по берегу. Лантань знал, что на правом берегу стоит русская крепость, потому воины шли по противоположной стороне. Узнают не меньше, а на засаду русских не нарвутся.