– Мне кажется, ты будешь рад посмотреть на это, Пелиорэнгарс, – по-прежнему тихо привлек его внимание белоголовый.

Мальчик скосил глаза, и его улыбка стала еще шире: в протянутой ладони Владыки покачивалось ожерелье с зажатым в пасти дракона кристаллом. Камень мягко пульсировал, излучая яркий, но удивительно нежный зеленовато-голубой свет. Но вредный рыжий сделал вид, что ничего не понял:

– Здорово! И что?

– Рона жива, – спокойно сообщил государь.

Мальчик вспыхнул от радости: он надеялся, но не был уверен, что тот, кого он вытащил из-под обломков, сумеет помочь девушке, как обещал. Пелли думал, что отправил его на верную гибель, вняв отчаянной просьбе спасенного сбросить его над разверстой бездной, заглотившей Радону. И плакал, считая, что потерял обоих друзей. Но должен ли об этом знать Глава Лиги?

– Я хотел бы надеяться. Очень хотел бы, – лицемерно прикрыл сияющие глаза Пелли и, содрогаясь от ужаса перед собственной решимостью, солгал самому Владыке. – Но… это невероятно, государь. Там выживших не осталось.

– Вот как? А ты?

– Я – другое дело! Я – Крылатый.

– Сюда ты каким-то образом долетел совсем бескрылым, – усмехнулся государь. – И ты единственный выживший свидетель. Но не буду тебя утомлять. Выздоравливай, Пелиорэнгарс. Может быть, потом найдешь что мне сказать.

Мальчик не вынес проникающего до сердца взгляда Владыки:

– И теперь вся ваша свора кинется в облаву?!

– Пока об этом факте знаем мы двое. Но одного факта мало. Нужно еще знать место, где она. Я надеялся, ты не станешь скрывать это от отца.

– Я не знаю, государь, где она может быть. Слово Крылатого! – искренне ответил Пелли и нырнул в купель с головой, чтобы не выдать обуревавших его чувств: белоголовый вспомнил, наконец, о том, что он не только государь и Глава Лиги и теперь играет роль обеспокоенного родителя, чтобы найти и водворить упорхнувшую птичку в клетку. Да этот их Совет тут же свернет ей шею!

– Есть еще одно последствие этого факта, – строго сказал белоголовый. – Ты, кажется, все еще оруженосец моей дочери по данному тобой слову? Или за сутки уже устал от службы? Срок нашего договора не истек. Излечивайся и приступай к обязанностям, Пелиорэнгарс!

Мальчик вынырнул ошеломленным дельфином и попытался вытянуться перед государем, как подобает, невзирая на отсутствие какой бы то ни было формы, но тот уже ушел.

Альерг в панике искал пропавшую Книгу проклятых, но та как в воду канула. Он не мог вспомнить, в чьи руки сунул ее впопыхах. Удрученный, он притащился проведать спасенного Крылатого и уныло сидел перед Пелли, являя собой мировую скорбь во плоти.

– Да уж, пробужденные окочурятся от радости, читаючи вашу потаенную книженцию! – добивал гиганта вредный рыжий. – Зря вы не сняли с нее копию, мастер. Если книгу уничтожат, история будет еще более неполной.

Альерг коротко взглянул на него и вдруг слегка улыбнулся. Пелли понимающе прищурился в ответ. А он думал, что гигант безнадежен! Надо будет сказать Братчине, пусть присмотрится к телепату, поможет, если что. Он помялся нерешительно и, вздохнув, сообщил:

– Наш договор с Лигой еще в силе, но Ольен считает, что мне пора в путь. Утром я покидаю Гарс, мастер.

– Вот как… – решила заговорить мировая скорбь. – После того как ты показал себя во всем блеске, это не безопасно. Здесь ты защищен.

– Так же, как Радона? – упрекнул мальчик неприязненно.

Гигант снова поник головой. Эта печаль останется с ним навсегда. Помолчав, он вздохнул:

– Что ж… мне будет тебя не хватать, Пелиорэнгарс. Но я тоже завтра уезжаю по заданию Лиги.

Мальчик вытащил из кармана свернутые рулоном листы:

– Да, чуть не забыл… Рона оставила это в комнате Ребах.

Альерг развернул свиток. Мальчик пытливо следил горящим янтарным глазом за мастером. Руки телепата затряслись.

– Откуда она это взяла?!

– Сказала, что нашла в кармане платья, – пояснил Пелли. И, заметив, как побледнело лицо мастера, спросил, не скрывая раздражения: – Разве вы могли отнять у натха его сущность?! Она и без этого свитка догадывалась. Стоило ли вам тратить столько усилий, чтобы держать ее в неведении?

Мастер пожал плечами:

– Смутные догадки и игра воображения – это еще не знание. Знание становится оружием, только когда осознано.

– А какое это имеет значение? Это же не лишило ее дара.

– А такое же, как если бы человек не знал, что он человек.

– Ну и что? Это не помешало бы ему быть человеком, – не сдавался Пелли.

– Ошибаешься. Он остался бы зверем. Человеку нужно постоянно, непрерывно напоминать о том, что он человек. Только тогда он будет им в полной мере. Так и с Крылатыми. Так тебя, Пелиорэнгарс, раскрыл Ольен. Так и с натхами. Со всеми непроявленными. Хотелось бы мне знать, кто раскрыл Радону.

– Тяжело, наверное, заставить орла ползать! – презрительно бросил Крылатый.

– Нет, если вовремя подстригать крылья, – устало парировал телепат.

– И что вы получили? Целую планету полутрупов!

И не признаете ошибки!

– Лига не ошибается.

– Время покажет, – ответствовал Гарсийский Дракон.

История завершила виток и повторилась, слегка играя деталями, как солнечные лучи на хрустальной грани.

Черная тень метнулась с берега, скользнув в бушующий прибой. Внушительная белозубая пасть бережно подхватила сразу двоих и вынесла на песок, оттащив подальше от набегавших волн. Чудовище с густой длинной шерстью, похожее на огромного пса, встряхнулось, осыпав фонтаном брызг два полумертвых тела, облизало спасенных, как щенят, и скрылось, растворившись в густой стене девственного леса.

История всегда повторялась, играя деталями, завиток за завитком выписывая никому не ведомый текст… Не так много букв было в ее алфавите: всего две. Да и нет. Жизнь и смерть. Один и ноль. Все и ничего.

И принцип, расставляющий их в необходимом порядке.

Меня вытолкнула из бездны то ли своя, то ли чужая воля.

Воздуха не было. Грудь горела. Из-за этого пожара я не могла дышать.

В ушах звенело. Из-за этого непрестанного звона я ничего не слышала.

Там, где должны быть глаза, пылала кромешная боль, из-за боли я ничего не видела.

Если я умерла, почему мне так больно?

Чьи-то руки перевернули меня носом в мокрую землю, я выкашляла остатки воды. Звон усилился. Ничего, кроме звона. И ничего, кроме глухой черной боли.