Боль, чудовищная боль… Кровь выплескивается из глазницы, заливая лицо, словно его накрыли алым платком. Пропадает зрение, слух, осязание, остается только боль и ощущение, что серебряное лезвие уходит в глазницу все глубже… вонзается прямо в мозг, мгновенно расколовшись на десятки… нет, сотни… нет, тысячи тонких и безумно острых игл. И эти иглы рыбками скользят по сосудам и венам, прошивая его разум и тело сверкающей сетью.

- Батьку! Шо це? – дергая скачущего на колодезном срубе Бабайко за рубаху, в ужасе взвыл его старший сын.

- Шо… - тот яростно обернулся, собираясь прибить некстати влезшего наследника… и так и замер со вскинутым кулаком.

Валящие из подвалов мертвецы замерли, как были – в прыжке, на бегу, оскаленные, с вытянутыми для удара когтями… точно враз окаменев. А под распахнутым окном стоял беглый паныч, полицейский сынок. У ног его лежал рассыпавшийся на мелкие кости мертвяк, вокруг медленно и плавно раскручивалось нечто вроде тончайшей темной вуали… из глаз паныча тонкими струйками текла чернота.

Запрокинув голову, паныч зашелся в крике… но из его разинутого рта не вырвалось ни звука. Вместо этого из глотки ударила струя черного дыма! С небес ответил торжествующий скрипучий клекот… и крылатый женский силуэт зловещей тенью располосовал ярко-голубое утреннее небо.

Митина кожа высохла, обратившись в темный прах, и осыпалась, топя его в запредельной, разрывающей боли. Он рассыпался, точно сделан был из песка, но чувствовал, как отпадает каждая крупинка его плоти. Перед глазами чернота сменялась ослепительным белым светом. Черный, белый, черный… и боль, боль, боль!

Плоть его стекала с костей, сочилась из глаз, ушей и рта, зависала в воздухе… и вдруг завертелась вокруг сплошным черным коконом, отделяя его от всего: забитого мертвяками подворья, отца, его спутников, деревни за оградой… мира, людей, неважно, живых или мертвых. Тонкий извив серебряной молнии прошил кружащийся вокруг него кокон – точно драгоценная нить невесомую вуаль, а с небес грянул скрипучий хохот. Серебряные молнии принялись стрелять одна за другой, они становились шире, шире, шире, вот уже извивались вокруг точно обезумевшие змеи, переплетая непроницаемую тьму с нестерпимым блеском…

Кокон ринулся на заключенного внутри мальчишку, облепил плотно, как кожа… Митя казалось, что его завернули в лист раскаленного металла – и кости плавятся, стекая, будто восковые. Он закричал, и кричал, кричал, кричал, пока раскаленный поток не хлынул ему в глотку, начисто выжигая внутренности… и рухнул во тьму.

Без сил, без мыслей, без ощущений… без боли. Вокруг была тьма, тьма и покой, и они… она смотрела на него тысячей-тысяч глаз: выжидательно, оценивающе, и словно бы с некоторым сомнением, но и… надеждой. Хотя какие сомнения и надежда могут быть там, где только покой?

Ощущения начали возвращаться, робкой струйкой просачиваясь обратно в тело… и первое, что он почувствовал, было тепло – точно огромная, но мягкая и нежная ладонь подхватила его, и все тот же женский голос проворчал:

- Давай уж, возвращайся, ежели не хочешь, чтоб тебя там съели.

- А хоть бы и съели. – с угрюмой неукротимостью пробормотал Митя и услышал в ответ короткий и почти беззвучный смешок – словно самой тьме стал забавен маленький человечек.

- А хоть бы и так… - неожиданно согласилась тьма. – Все едино.

Тьма обратилась в вихрь, и он стремительно понесся вперед и… грянулся с невероятной, запредельной высоты… а может, вылетел из-под земли, будто его выплюнуло?

Мрак раздернуло перед глазами, как театральный занавес… и Митя взвыл от острой боли в ладонях и коленках… и уставился прямо в мертвые глазницы черепа, в одной из которых торчала шейная булавка.

- А-аххх! – протяжно выдохнул он… - За такое… положена хоть какая-то награда! – прислушался к себе, вспоминая рассказы кузенов о силе, которая приходит один-единственный раз. И понял, что те вовсе не преувеличивали. Наоборот, еще и недоговаривали. Что ж, очень своевременно вышло. Более чем.

Митя криво усмехнулся… и пальцы его сомкнулись на булавочном навершии в виде то ли серпа, то ли полумесяца.

Бабах! Он с грохотом захлопнул дверь в дом, наскоро чиркнув по косяку булавкой – и деревянную створку будто приварило к косяку. Никто больше не выйдет отсюда.

Зажимая посеребренное острие меж пальцами, на манер кастета, кинулся на войско мертвецов.

Удар! Кулак врезался в мертвяка и тот вспыхнул черным дымным факелом, мгновенно осыпавшись горстью пыли. Единственное, чего он не любил, гостя у Белозерских, когда кузены втягивали его в свои учебные схватки… но у них разве откажешься! Армейцы, грубые люди… Удар, удар, удар! Слитным движением Митя пробил «тройку» – таким ударом кузен, что на границе с Австрийской империей служит, трансильванских упырей останавливал. А уж троица обычных мертвяков только жалобно хрупнула и осыпалась кучкой костей. Митя то ли шумно выдохнул, то ли хрипло рассмеялся – он и сам не понял, что за звук вырвался из его груди. И помчался к воротам, раздавая тычки и удары. Непобедимое войско мертвецов стало напоминать костяшки домино – они сыпались один за другим, исчезая, превращаясь в пыль и прах. Под ногами захрустели кости…

- Это шо ж… Ты шо робышь, гаденыш? – заорал Бабайко, в изумлении глядя на фонтаны праха и разлетающихся костей, отмечающих пусть мальчишки в изодранном сюртуке. Навьи не знают страха, но… вот он навис над скособоченным скелетом – и тот присел, в ужасе закрываясь костяными руками и не смея ни сопротивляться, ни бежать.

Бабайко посмотрел на просеку в недавно плотных рядах мертвецов. Посмотрел за ограду, откуда снова неслись крики – на сей раз не ужаса, а скорее бешенного боевого азарта. У самого забора слышалось свист боевой секиры, а потом над оградой взметнулась уцелевшая ручища паро-бота… и резко рухнула вниз.

- Hol es dir![31]– проорал герр Лемке.

Нескончаемый поток мертвецов больше не лился из ворот, а с оcтавшимися отец со товарищи, сдается, справляются…

- Они ж зараз сюды ворвутся, батько! – вдруг отчаянно закричал старший сын Бабайко, дергая отца за край рубахи.

Лицо Бабайко исказилось – на нем мелькнули попеременно неуверенность, страх, ненависть, снова страх… и жуткая, лютая решимость!

- Думаете, з Петербурхов понаехали, и зможете победить Бабайко? Я тут хозяин!

Он выдернул из-за голенища короткий засапожный нож…

Митя разнес в прах очередного мертвяка и коротко усмехнулся – и вот с этим шильцем господин Бабайко рассчитывает остановить его? Или отца?

…Бабайко всадил нож в шею собственного сына.

Коротко булькнула хлынувшая из раны кровь. Мужик вскинул руки, хватаясь за торчащую над ключицей рукоять ножа. Он еще успел обернуться… и глянуть в лицо собственному отцу, прежде чем рухнул наземь, и вокруг него медленно начало расплываться кровавое пятно.