Но Лиза не шевелилась. Широко открыв глаза, она глядела на то, безликое и бесформенное, что наполняло её ужасом… И вдруг она засмеялась отрывисто и глухо… Точно ворона закаркала в тишине спящего дома. При неверном свете ночника она разглядела, что на отдушине висел отцовский кафтан.

Много лет прошло с тех пор… И вот то же странное чувство освобождения пережила она сейчас, в это майское утро… Освобождения от пут, державших её душу в плену мистического ужаса перед жизнью, перед страстью, перед тем, что она называла изменой, позором, грехом…

– Вот и все! – сказала она вдруг громко. – Вот и все…

И она засмеялась. И с улыбкой на лице она уснула внезапно.

Она проснулась потому, что стучали в дверь. Афимья просунула голову и со страхом глядела на кушетку.

– Живы вы али нет, Лизавета Филипповна? Уже двенадцатый час…

Лиза села, оглянулась, и краска залила её щеки… Но ни тени раскаяния не почувствовала она. Только безмерное удивление и радость оттого, что миновала долгая, глухая ночь одиночества.

Как живое встало перед нею лицо Андрея. И она спокойно глянула в эти серые глаза, наполнявшие её жизнь такой знойной тревогой, такой мучительной жаждой счастья… «Я все-таки люблю его и не могу разлюбить, – вдруг поняла она. – Но теперь и любить его, и жить без него мне будет легче…» Она вспомнила ту блаженную минуту в передней…. Минуту невыразимой тишины после стольких месяцев тоски и страданий. Вспомнила не столько лицо Потапова, сколько прикосновение к его груди и теплоту его объятий… «Я его тоже люблю… Не знаю как? Не знаю, много ли, мало ли?.. Но мне хорошо…»

Она встала и радостно засмеялась…

Началась жизнь!.. Новая, интересная, жуткая жизнь!..

Одевшись, Лиза поехала на другой конец города. В переулке она отпустила извозчика и, никого не спрашивая, отыскала сама дом. Одноэтажный, деревянный, с зелеными ставнями, с цветущей геранью на подоконниках и молодыми березками перед окнами, он показался Лизе очаровательным. Да и вся улица понравилась ей, с этими заборами и огородами, с курами, спокойно купавшимися в пыли, с босоногими ребятишками, игравшими в бабки. Она вошла во двор.

– Кого вам? – спросила совсем «обалдевшая» от восторга чумазая девочка. – Феклу Андреевну?.. Вот тутотка…

Лиза вошла в темные сени и постучалась.

Комната в два окна, разделенная занавеской, была чиста, несмотря на явную бедность. На керосинке что-то кипело. На полу босоногая девочка, в подвернутой рубашонке, сосала баранку. В люльке, подвешенной к потолку, спал младенец.

Лиза остановилась на пороге. Стройная женщина с бледным лицом так и впилась в гостью огромными глазами.

– Вы – Фекла Андреевна?

– Я… Что вам угодно? – сухо спросила хозяйка.

– Я к вам от Николая Федоровича…

– Ага!.. Садитесь, пожалуйста!.. Давно вас жду… – Она быстро заперла окно, смахнула фартуком со стула и подвинула его гостье. – Извините за беспорядок, – улыбнулась она, вытирая о фартук руки. – Обед готовлю. И одеться не успела.

Лиза с волнением глядела на её лицо и находила его удивительно интересным. Особенно хороши были лоб, брови, глаза и волосы,’ черными, пышными волнами подымавшиеся над упрямым, большим лбом. Нельзя было пройти равнодушно мимо такого лица!

И с таким лицом – Лиза это чувствовала – нельзя было прожить мирную и обычную жизнь. «Будь она крестьянка и замужем за постылым человеком, она отравила бы мужа, – думала Лиза. – Она не снесла бы гнета… такая… И рука у неё не дрогнула бы пред преступлением. А мы, видя её на скамье подсудимых, говорили бы: „Какое у неё необыкновенное лицо! Сейчас видна преступница!.." Но ей посчастливилось встретиться с Потаповым. И вот сила не погибла, натура расцвела…»

Не прошло десяти минут, как уже обе женщины приветливо улыбались друг другу. Фекла Андреевна была в душе эстетом, и Лиза пленила её сразу.

– Не откажетесь выпить чайку? – ласково, с какой-то покровительственной ноткой спросила она. – Живо самовар вздую в сенях…

– Ах, с большой радостью! – Лизе не хотелось обидеть отказом первого товарища в её новой жизни.

Пока хозяйка хлопотала, Лиза взяла на руки девочку. Малютка в немом благоговении перебирала цепочку барыни.

– Своих-то у вас нет? – спросила Фекла Андреевна, разрезая лимон. Лиза покраснела и качнула головой.

– Это большое счастье, – серьезно продолжала хозяйка, отгрызая кусок сахару и с наслаждением потягивая воду с блюдца. – Обуза эти дети в нашем положении, кому работать приходится всурьез! Хорошо, у меня мать есть… Коли арестуют, на неё оставлю… Вот эта девочка у меня в тюрьме родилась.

– Вы были в тюрьме??

– А нешто Степан… то бишь Николай Федорыч, вам не говорил? – Она покраснела, потом глаза её стали светлыми… Ей было смешно, что она проболталась.

Но Лиза поняла, что замечать ей этого не надо.

– Как же? Из-за него тогда и я влетела… Только его-то в Якутскую сослали. А я отделалась шестимесячным заключением. Потому на меня улик серьезных не было…

– А вы давно его знаете? – Лиза не могла устоять перед желанием поговорить о Потапове.

– Николая Федорыча-то? – нараспев спросила Фекла Андреевна. – Это мой учитель. Как его не знать? Семь лет знакомы. Он моего жениха и подругу мою одну учил сначала, а потом и меня любопытство взяло. Хорошо он объясняет, заслушаться можно… А уж как о будущем строе говорить начнет, так и загорится весь! Нельзя, знаете ли, равнодушной остаться… Мне, бывало, после беседы этой и петь хочется, и плакать… Так лихорадка и трясет всю! Раза три этак я после его речей в демонстрации участвовала, в Нижнем, в Ростове-на-Дону, в Одессе тоже… Раз красное знамя несла, рядом с женихом Наташиным. Стреляли-то в меня, а убили его.

Лиза всплеснула руками^

– Убили??

– А как же? Нешто вы думаете, манифестации нам задаром сходят? На то и идешь… Но зато и минуты же какие! Ни страха, то есть вот ни настолечко!.. И словно бы пьяная…

– Вы сказали – Наташа?.. Ну, а она как?.. Очень плакала?

– И-и… Вот убивалась! Они только что обручились тогда. И Наташа веселая да беспечная была. И ничем, кроме нарядов да любви своей, не занималась… «Наш век короток, – бывало, скажет. – Зевать нечего…» На всей фабрике первой красавицей была. Ну, а тут, как убили Сашу, жениха ее… ему всего двадцатый год шел, и красавчик какой!.. Тут уж она сменилась разом. Приходит ко мне, помню: «Достань, – говорит, левольвер!..» – «А на что тебе?» – спрашиваю. – «Хочу, – говорит, – убить кого-нибудь… Жить не могу без этого!..» Так и горит вся… А я ей на это: «Зря ты всё это затеяла… Только себя погубишь, – говорю… – Разве в этом настоящая работа?.,» – Свела я её к Николаю Федорычу. «Вот вам, – говорю, – работница! Теперь из неё веревки вейте!.. А назад ей дороги нет!..»