не найдя в своем листочке ничего, что могло бы подсказать верный ответ. Морской продолжил: — И у меня, кстати, как раз имеется одна очень серьезная заметка. Трагическая. О гибели героя. Изложенная именно, как вы мудро предложили, сухим, но емким языком фактов…

Анечка наконец поняла, к чему клонит Морской, многозначительно кивнула и, пообещав в ближайшее же время отдать заметку на рассмотрение, ринулась прочь.

— Не стоит так стараться, — мудро заметила Поволоцкая. — Политика редакции меняется два раза в день. К вечеру юмор снова вернут, а завтра утром опять отменят.

— Нет времени ждать до вечера, — констатировал Морской и, чтоб не отвлекаться на разговоры с коллегами, принялся тут же, на широком подоконнике, переписывать заметку в нужных тонах. Через миг к нему подошла Галочка, оповещенная Поволоцкой о прибытии Морского. Жена, как всегда, вела себя максимально правильно. Поцеловала, поняла, что лучше не мешать, и молча встала рядом.

— Ты же не пишешь некрологи о знакомых? — Когда Морской закончил, Галочка все же не удержалась от вопроса.

— Уже пишу, — вздохнул он. — Бывают, знаешь ли, такие истории, где молчать — равносильно лгать. И возраст… Приходит такой возраст, когда — если не ты, то кто? — берешь ответственность за все, даже за некрологи о друзьях.

Вышло так пафосно, что Морскому и самому стало противно. Зато заметка была вроде ничего.

«Добиться публикации. Узнать, разрешили ли выступления Инны Герман. Еще раз поругаться с Колей» — составил себе мысленный план на день Морской, прикинул, что вроде все успевает, и наконец с чистой совестью обнял жену.

* * *

Через несколько дней Морской мерз на далекой станции Сортировка и старательно делал вид, что ничего плохого не происходит.

К поезду долго не подпускали. Большой товарный состав с теплушками, отличающимися от остальных вагонов двумя маленькими оконцами по бокам двери, дремал на рельсах. Провожающим было приказано ждать, когда к ним выйдут. Да, собственно, провожающих-то почти не было. Не многим удалось узнать, когда поезд, уносящий на фронт новобранцев и примкнувших к ним попутчиков, будет стоять у Харькова.

Коле удалось, ведь именно к этому составу он выбил себе право присоединиться. О поезде он знал еще вчера, сам с рассветом отбыл куда-то на сборы, а друзьям поручил предупредить всех, кого можно. И утром Морской послушно обошел нескольких знакомых с тревожным: «Никто из ваших на фронт сейчас не едет? Из подготовительных лагерей, там, или из госпиталя? Скорее всего, сегодня днем отбывают…»

В итоге у руин вокзала образовалось несколько небольших групп. Одинокие фигуры примыкали к ним или стояли в стороне, кто-то молча глядел вдаль, кто-то перешептывался со знакомыми, кто-то расспрашивал сердитого станционного смотрителя. Самой большой оказалась компания, пришедшая по Колину душу.

— Вы же как говорили? — оправдывался старик Воскресенский. — Никто ли из ваших не отбывает? Так разве нам с Валентиной Коля чужой?

— Никто сейчас никому не чужой, — ответила ему стоящая рядом укутанная в платок женщина. Обеими руками она обнимала холщовую сумку, источающую такие ароматы, что у Морского тоскливо заурчало в животе. — Мой сын давно уже там за нас воюет, в посылках свеженького-горяченького не пошлешь, так хоть этим ребятам помогу. Глядишь, и моему кто оладушков напечет…

Наконец возле поезда началось оживление. Выскакивая из вагонов, солдаты передавали по цепочке приказ, после чего распахивались новые двери и раздавалась новые голоса. Коля оказался почти в самом последнем вагоне. Увидел своих, замахал ручищами, побежал, но замешкался, отвечая на вопрос какой-то чудом проникшей к поезду бабушки.

— Вот так и тогда, в 41-м, — наигранно бодрым голоском защебетала Светлана, — что удивительно, на этом самом месте. Мы тогда узнали, что наши из лагерей под Чугуевом выезжают на фронт и есть возможность увидеться на Сортировке. Кинулись сюда. Коля в тот раз тоже вот так к нам бежал. Саперная лопатка на поясе, шинель скаткой через плечо, улыбка эта его вечная неуместная… Точь в точь как сейчас! — в обращенном на мужа взгляде Светы было столько любви, что Морской невольно отвернулся, почувствовав себя так, будто подглядывает за чем-то очень интимным. — Только тогда я переживала, что ему жарко из-за этой шинели — лето ведь было, вы же помните, товарищ Морской? — Свете отчуждение друга не понравилось, и она нарочно призвала его в свидетели. — Тогда боялась, что запарится, а сейчас отругаю, что не надел. — Она зябко поежилась и заботливо поправила на голове Вовки шапочку, а потом выпалила на одном дыхании: — Раз тогда вернулся, значит и сейчас живым придет! Правда ведь?

Все разом — и Морской в том числе — согласно загомонили, провозглашая что-то ободряющее. Лишь Галочка уткнулась носом в плечо мужа и тихо заплакала. Утешать, как Морской знал по предыдущему опыту, было бесполезно. Как бесполезно было и отговаривать Колю возвращаться на фронт. Он, видите ли, получил письмо от боевого товарища Володи Тумаркина, где тот писал, что фашистская берлога все ближе, и что дело теперь за малым. Коля, понимаете ли, почитал и сразу окончательно понял, где его место.

— На фронте мне все понятно, — объяснял он Морскому еще во время выписки, аргументируя свое решение отказаться от предложения Глеба Викторовича. — Есть наши, и есть враги. А тут? Сам знаешь… И там я нужен. Там я пользу приношу. А тут… Сам видишь… Не гожусь я нынче для оперативной работы — вон как с Опанасом вышло. Я вас, считай, собственными руками в ловушку заманил. Не хотел ничего слышать о подмоге, потянул вас к хорошо вооруженному врагу. Я виноват.

Спорить Морской пытался еще пару раз, но ничего не помогало. В конце концов смирившись, он решил, что после войны при встрече обязательно выскажет легендарному Тумаркину — а был ли вообще такой друг или Коля его просто придумал, чтобы уйти на фронт? — все, что думает про его отвагу и умение воодушевлять сослуживцев.

— Все здесь! — радостно выдохнул добравшийся наконец до своих Коля. — Спасибо! Я ценю.

Обнял Свету и мать, потрепал по голове сына. Глянул на Морского и Ларочку умоляюще, мол, проследите за ними, прошу. Морской твердо кивнул. Конечно проследит. Если не он — то кто? И за ними, и вообще за всем своим городом.

— Нам здесь жить, — сказал он со значением, вжившись в роль надежного смотрителя. И тут же просиял, осознав, что придумал красивое название для статьи.

— Анечка говорила, теперь никаких красивостей, — как всегда, поняла мужа с полмысли Галина. — Забыл? Только сухие факты.

— Уже вспомнил, — заверил Морской, но не расстроился, понимая, что такую мощную фразу какие-нибудь талантливые литераторы наверняка найдут и без