— Вам здесь не место, месье Каро, — не терпящим возражений тоном заявляет он.

— Я это третий день слышу, — отмахивается Бастиан. — Что произошло в Третьем круге?

— Я прошу вас выйти из кабинета.

Бастиан вежливо улыбается, вытаскивает на середину кабинета стул, садится.

— Я предпочитаю послушать. Чтобы выпроводить меня отсюда, вам придётся заручиться письменным разрешением Советника Робера. Чем терять время на пререкания, введите меня в курс дела.

Спокойствие даётся Канселье с трудом. Он поправляет воротник рубашки, приоткрывает створку окна и только после этого докладывает:

— Вчера около семи часов вечера неизвестными были убиты Сириль, Альбер и Элуа. А также члены их семей и охрана.

До Бастиана не сразу доходит смысл сказанного.

— Погодите… Все трое королей трущоб?! В семь вечера?!

— Да. И вы окажете городу огромную услугу, если не будете соваться в это дело.

В кабинет заглядывает та самая робкая секретарша:

— Месье Канселье, слайды с мест преступления готовы.

Начальник полиции кивает и указывает Бастиану на дверь:

— Вы можете подождать месье Робера в приёмной. А ещё лучше — поезжайте домой, Советник Каро. Там безопаснее.

Бастиан, ошарашенный новостью, даже не находит, что ответить. Покидает кабинет, бредёт коридорами в маленькую комнатушку, где среди пыльных папок коротают время его охранники.

— Доброе утро, месье Каро! — радостно приветствуют его шестеро парней. — Какие указания?

— Сходите позавтракайте. Меня можно оставить тут до появления Робера, — отвечает Бастиан. Садится на подоконник и смотрит на улицу сквозь мутное толстое стекло.

За окном проливной дождь. На бетонном выступе ограды сидит одинокая фигура раннего посетителя, ожидающего начала приёма. Бастиан прищуривается, разглядывая его, точнее, её: огненно-рыжие мокрые волосы, сплетённые в плотные валики, кажутся ему знакомыми. Где-то он уже видел эту женщину…

Усталость берёт верх над памятью. Бастиан прислоняется лбом к прохладному стеклу и проваливается в короткий неспокойный сон. А проснувшись, снова видит рыжеволосую: она что-то кричит, вырываясь из рук телохранителей Советника Робера. Пьер, идущий по залитой дождём дорожке к входу в управление полиции, останавливается, оборачивается. Смотрит на женщину, коротко распоряжается — и вот она уже бежит за ним следом.

Бастиан встречает их в вестибюле. Пьер суров, бледен, сосредоточен. Рыжая — густо накрашенная девица лет двадцати — что-то рассказывает ему, давясь слезами, он внимательно слушает.

— А, Советник Каро! Идите скорее сюда, — окликает его Пьер.

Когда Бастиан подходит, Робер кивает на посетительницу:

— Мадемуазель Сорси Морье приходилась Сирилю племянницей. Вы же… уже знаете, да?

Чем дольше Бастиан смотрит на мокрую заплаканную Сорси, тем сильнее крепнет уверенность, что он где-то её уже видел. Уж очень запоминающаяся внешность: яркие волосы, чудная причёска, татуированный висок, аляповатый макияж…

— Мадемуазель хотела что-то рассказать, не так ли? — мягко спрашивает Пьер, кладя руку девице на плечо.

Сорси бросает опасливый взгляд на Советника Каро, решительно кивает.

— Я расскажу, — хрипло говорит она. — Дядя не был святым, но он не заслужил такой смерти. Он нас защищал и помогал, как мог…

Она протяжно всхлипывает, кашляет в кулак. На ней короткое платье из блестящего синего латекса, и оно скрипит от любого движения. Бастиан брезгливо отступает на полшага в сторону.

— Пойдёмте, милая, — Пьер натянуто улыбается, увлекает девицу за собой. — Вам бы высушиться, и мы побеседуем. Месье Каро, полагаю, вам тоже стоит поприсутствовать. Мадемуазель Сорси работала с Акеми Дарэ Ка, помните такую?

Бастиану стоит большого труда сохранить спокойное лицо. Сейчас он чувствует себя полным болваном. Как можно не узнать девицу, которой твои люди две недели назад заламывали руки, а ты сам грозился её пристрелить? Правда, тогда юная нахалка выдержала все эти запугивания с небывалым спокойствием. «Что вы орёте? Я её не видела почти месяц, откуда мне знать, где она сейчас?» Кремень девка.

Чего же она сейчас так трясётся и рыдает?

— Конечно, Советник. Мы уже общались однажды.

Сорси отворачивается, касается узкой ладонью левого плеча. Помнит, рыжая стерва, как Бастиан её тряс, будто тряпку.

— Мадемуазель что-то вспомнила? — насмешливо спрашивает он.

Пьер бросает на него укоризненный взгляд: не дави, мол. Втроём они проходят в комнату с грязно-зелёными обшарпанными стенами, где из всей мебели — привинченный к полу стол и несколько колченогих стульев рядом. Советник Робер указывает Сорси на один из них:

— Присаживайтесь, мадемуазель. Хотите чаю? Вы наверняка замёрзли.

— Нет. Я расскажу и уйду. Мне надо работать, — тихо отвечает она.

«Уйдёшь ты, как же, — фыркает про себя Бастиан. — Под стражу — и в камеру. Лживая дрянь».

Советник Робер усаживается напротив девушки, достаёт из ящика стола лист бумаги и карандаш. Бастиан опирается плечом о дверной косяк и готовится слушать. Сорси, сутулясь, роняет слёзы на исцарапанную поверхность стола. Давит пальцем одну из капель, вздыхает, собираясь с духом. И начинает говорить.

— Его зовут Рене. Рене Клермон. Возможно, у него не одно имя. Он не из Третьего круга. Я встречалась с ним в клубах больше года. Секс и всё такое. Мне с ним нравилось. Он весёлый, умеет красиво говорить. Такой… огненный. На него подсаживаешься сразу, как на синтен.

— Синтен? — приподнимает бровь Робер.

— Добавка такая, наши умельцы её чуть ли не из мусора делают. Помогает видеть краски там, где их нет.

— Угу. И гробит людей за три-пять лет, — уточняет Бастиан.

— Вам-то что, — глухо отвечает Сорси. — Бабы ещё нарожают. Без рабочей силы не останетесь.

— Рене Клермон, — напоминает Советник Робер, постукивая карандашом по столу.

Сорси кивает, губы её кривятся — то ли от презрения, то ли от попытки сдержать слёзы. Бастиан рассматривает накрашенные чёрным лаком ногти, татуировки, покрывающие её плечи, лоб и выбритый висок, оттянутое грубой серьгой правое ухо, проколотые металлическими штырьками ноздрю и верхнюю губу — и с трудом сдерживается, чтобы не поморщиться.

— Он одержимый, — продолжает Сорси. — Не свихнутый, нет. Он нормальнее всех, кого я знаю. Он бредит какой-то мифической свободой. Чтобы все жили, как господа.

Последняя фраза вызывает у Бастиана усмешку. «Наивные трущобные крысы… Ну, проживёте вы господами неделю, сожрёте и выпьете всё, до чего дотянетесь, а дальше? Вы ж двинетесь своими недалёкими умами от вседозволенности, вы ж перережете друг друга за лишнюю побрякушку, у нас отобранную…»