Мать, которую Александр не видел одиннадцать лет, не переставала досаждать царю злобными и беспочвенными доносами, ее бесконечные интриги ставили под угрозу спокойствие в Македонии. Александр начал терять терпение. Однажды, вскрывая очередное письмо Олимпиады, он в сердцах воскликнул:

– Это слишком дорогая плата за девять месяцев постоя!

Есть в Индии община мудрецов.[63] Они, чьи тела никогда не знали одежд, постигли секреты вечной молодости и необычайной выносливости, а сознание их, овладевших тайным учением, достигло великой отрешенности. Старейшине общины Александр отправил послание, где сообщил, что он, сын Зевса-Амона, желает беседовать с ним. Нагой мудрец ответил, что не хочет иметь встречи с царем, он также сказал, что Александр не более сын Зевса-Амона, чем он сам, а если оба они являются сыновьями богов, то в таком случае им нечего сообщить друг другу. Объясняя свой отказ, философ заявил, что завоеватель ничего не может дать тому, кто презрел земные желания и более ничего не жаждет, разве только самой смерти, если она ему уготовлена, ибо в его глазах лишь смерть есть избавление от суетного мира.

Так как Александр придавал большое значение общению со жрецами, исповедующими различные религии, и всегда настойчиво добивался желаемых встреч, другой индийский философ, из общины менее строгой, дал согласие провести беседу со священнической коллегией царя. Этого мыслителя звали Сфин, однако воины прозвали его Калан, так как этим словом он приветствовал каждого встречного. Шестидесятитрехлетний Калан вместе с армией совершил переход от Индии до Суз, в пути он редко говорил, никогда не жаловался и на все окружающее смотрел с безразличной улыбкой.

По прибытии в Сузы он впервые в жизни испытал жестокие боли в желудке. Лекари не могли облегчить его страданий. Когда я предложил ему свою помощь, то Калан, не теряя присутствия духа, ответил, что если магические заклинания, известные ему, оказались бессильны унять боль, то вряд ли я смогу сделать больше. Он отправился на поиски Александра, намереваясь объяснить царю свое желание умереть прежде, чем нестерпимые страдания окончательно испортят его характер и изменят привычный ход его мыслей. Александр умолял философа ничего не предпринимать, но тот промолвил, что усматривает для себя жестокое оскорбление в позволении болезни нарушить безмятежность его души. В кончине своей мудрец не видел ничего прискорбного. Затем он добавил, что если Александр хочет оказать ему последнюю милость, то пусть отдаст приказ о сооружении огромного костра и пусть к этому месту, если это возможно, приведут слонов, благородных животных его родной страны. Александр не смог противиться желанию мужественного прорицателя.

К назначенному часу охранниками из отряда Птолемея был сложен костер, к которому стягивались фаланги воинов, вновь облаченных в латы. Прибывшие колонны пехоты и кавалерии выстраивались в каре. Привели слонов. Были принесены вазы с благовониями, золотые кубки, царские одежды, которые надлежало бросить в огонь.

Калана, не имеющего более сил держаться в седле, принесли на носилках. Увенчанный венками из цветов, он распевал гимны на своем языке. У подножия костра он попрощался с каждым, прося лишь о том, чтобы в этот день почтили его память радостным праздником. Одному он отдал в дар свою лошадь, другим чаши, служившие ему для еды, одежды, которые старец сбросил с себя. Наконец, глядя в лицо Александру, он обратился к нему с прощальным словом:

– В будущем году мы вновь встретимся с тобой в Вавилоне.

Затем он, тощий и нагой, окропил себя очистительной водой, срезал с головы прядь волос и, возобновив пение, стал медленно взбираться по сложенным бревнам. Достигнув вершины, он преклонил колени, обратив лицо к солнцу. Поднесли факелы, затрубили трубы, воины издавали воинственные крики, взревели слоны. Вскоре пламя поглотило недвижимого мудреца, последние слова которого оказались пророческими.

Утверждая сверхъестественный, божественный авторитет царя, Александр заставил эллинов признать в себе бога. Что касается египтян, персов, жителей Вавилона, то он был ими доволен, ибо у этих народов существовал обычай обожествлять своего властелина. Своего правителя они считали воплощением могущества небесных сил. Теперь Александр, думая об объединении в единое государство завоеванных стран, был одержим идеей создания мировой империи, подобной великой семье, где народы связывали бы между собой узы родства.

Итак, он замыслил смешать свою кровь с царственной кровью Персии, желая упрочить право завоевателя законным правом супруга. Царь решил одновременно взять в жены двух женщин: старшую дочь Дария, двадцатидвухлетнюю Статиру, захваченную в плен при Иссе, и Паризату, младшую дочь Артаксеркса III Охоса, которой еще не исполнилось двадцати лет. Александр считал, что на царственном ложе ему удастся примирить две враждующие ветви династии персидских царей.

Барсина, которой уже исполнилось тридцать пять лет, смиренно согласилась с решением супруга. Она прожила беспокойную жизнь, приучившись с детства безропотно сносить превратности судьбы как проявление высшей воли. Она не тревожилась о будущем, так как была уверена, что ей удастся сохранить высокое положение при дворе, ибо ее сын, законный наследник Александра, имеет все привилегии первородства. У Роксаны не было детей, и потому она в двойной женитьбе Александра усматривала ожидающую ее немилость и крушение всех надежд. Ни у кого не оставалось сомнений, что Статира займет место первой жены. Слишком коварная, чтобы открыто высказывать бесполезные возражения, Роксана затаила в глубине своего сердца неотступную жажду мщения, но изображала любящую жену, беспрекословно подчиняющуюся воле супруга и понимающую, что его бракосочетание преследует лишь достижение высокой политической цели.

Брак Александра должен был стать символом сплочения империи. Однако царь не захотел ограничиться заключением лишь царственных союзов, а потому предложил сподвижникам, последовав его примеру, взять себе жен из персиянок. Желание царя было приказом, за исполнением которого следил он сам. Любимому другу Александра Гефестиону предназначалась младшая сестра Статиры Дрипета. Для Кратера, на которого были возложены обязанности командующего войсками, ранее выполняемые Парменионом, царь выбрал Амастрину, племянницу Дария. Птолемею и Евмену из Кардии были суждены две сестры Барсины: Артакана и Артона. Племянница Мемнона Родосского, бывшего супруга Барсины, должна была стать женой Неарха. Женихом дочери Спитамена, бывшего сатрапа Согдианы, обезглавленного своей супругой, стал Селевк, командир нового корпуса персидской армии. Пердикке, одному из самых верных приближенных царя, выпал жребий жениться на дочери Атропата, сатрапа Мидии. Девяноста двум другим военачальникам надлежало заключить подобные брачные союзы. Десяти тысячам младших офицеров и воинов царь повелел отдать в жены десять тысяч самых прекрасных юных персиянок. Единичные судьбы приносились в жертву идее государственности, взаимные симпатии не принимались в расчет, а о любви не могло быть и речи. Царь предполагал заключить никогда не виданный ранее политический союз. Он думал о свадебных торжествах двух континентов, о браке между народом эллинским и народом персидским, между Западом и Востоком. Он хотел смешать кровь Македонии и Греции с кровью всех народов Азии и создать таким образом новую расу, тогда в будущем прекратились бы извечные распри между народами Эллады и народами Востока. В этом замысле более, чем в статуях, алтарях и преступлениях, проявилась божественная сущность Александра.