– Вас спросили, не проглотили ли вы чего-то лишнего, – с нажимом сказал Покровский.

– Нет. Я сказал Мирославу Анатольевичу неправду. Подумал, если я скажу про убитую соседку, он не захочет связываться. Поэтому я сказал, что получил икону от знакомого артиста.

– И Голиков тебе поверил?

– Да… – чуть-чуть неуверенный ответ.

Если действительно Бадаев Голикову наплел про актера, то хрен, конечно, опытный Голиков своему облупленному соратнику поверил. Просто решил не суетиться, не разоблачать вранья, проверить.

– А спрятать икону подальше, подождать, пока шухер с соседкой пройдет, а потом уж попробовать реализовать ее? – спросил Покровский. – Тогда бы никто не связал икону с убийством.

– Они и не связаны, – быстро сказал Бадаев.

– Что ты за него страдаешь, Покровский! – удивился Гога. – Если бы затихарился, мы бы икону сейчас не нашли.

– Покровский гуманист у нас, ты забыл, – сказал Жунев.

– Я не гуманист, мне просто обидно за логику.

– Нет, ты, сука, гуманист! – рявкнул Жунев и саданул кулаком по железной столешнице, она загудела.

– Хорошо-хорошо, гуманист, – согласился Покровский. – Но Голиков разве гуманист? Он ведь мог обмануть вас, Бадаев.

– Э-э-э…

– Икону настоящую, Прохора Чернецова, себе забрал, а вам вернул копию, – пояснил Покровский.

– Не может быть. Мирослав Анатольевич – честный человек.

– Армеец, хрен ли! – хохотнул Гога.

– Как бы он копию сделал? – забеспокоился Бадаев. Хотя не об этом бы ему сейчас беспокоиться.

– Он не сам, конечно, – сказал Покровский. – Он отдал Пендерецкому.

Фамилии «Пендерецкий» Бадаев, может быть, и не слышал, но она произвела впечатление.

Одно дело отпираться от убийства в отсутствии прямых улик. Другое дело – мысль, что друг Голиков кинул, увел главную добычу, спрятал до лучших времен в надежном месте.

Стал бы Голиков так жестоко обманывать верного слугу? Осведомленного человека… Много о нем узнал Бадаев за годы плотного взаимовыгодного сотрудничества.

В любом случае, куда было идти простому хозяйственнику с окровавленным Прохором Чернецовым в руках? Просто с улицы на тот же Арбат к антиквару? Там бы с большей вероятностью, мягко говоря, надули.

– Вы уверены, что получили назад ту же самую икону, – спросил Покровский, – хорошо ее рассмотрели?

В глазах Бадаева мелькнуло сомнение. Да и у Покровского, между прочим, оно зашевелилось: да, по логике не должен Голиков полезную осведомленную шестерку кидать, но не всегда логика срабатывает. Бадаев первым преодолел сомнение… Или сделал вид:

– Я верю Мирославу Анатольевичу.

– А мы тебе нет, – сообщил Жунев. – Ты сечешь вообще расклад? Нам от тебя нужно признание.

– Я вас понимаю, я сосед, ее убили, а у меня икона, это подозрительно. Но я не имею отношения к ее смерти, и…

– Не сечешь, – резюмировал Жунев и, перегнувшись через стол, вмазал Бадаеву коротко слева, тот не ожидал, полетел на пол. Упал, тут же сел, за скулу держится, лицо ошеломленное.

– Ты чего так раскрываешься, боксер? – удивленно спросил Гога Пирамидин.

Бадаев сидел на полу, ощупывал лицо. Крови нет, только покраснело.

– Сядь обратно, – скомандовал Гога Пирамидин.

Бадаев промедлил, Гога сделал к нему пару шагов, пнул коротко в район печени. Бадаев быстро вскочил, вернулся на стул.

– Я буду жа… – начал, но тут же получил от Гоги Пирамидина затрещину. Замолчал.

Осмыслял расклады.

– Вот вы в майские с Кроевской из-за ключа спорили, – сказал Покровский. – Что там было? Слепок хотели сделать?

– Не было такого, ложь, – быстро сказал Бадаев.

Глаза злые стали. «Это вам официантка наплела?» Покатил на Раю. Высказал резонное с точки зрения формальной логики предположение, что раз уж Рая плетет, то сама, получается… Он раньше ничего такого не думал, но сейчас ему ясно, что Абаулина и есть убийца, если на Бадаева валит. А по ходу разворачивания логики сам себя перебил и вскрикнул:

– Я не виноват!

– Экспертиза обнаружила следы пластилина на ключе Кроевской, – сообщил Покровский. – Мы у вас обыск будем делать. Найдем такой пластилин?

Бадаев снова ответил не сразу. Подумывал – так показалось Покровскому – не сдать ли позицию, отступить на шажок, на более твердый плацдарм? Признаться в воровстве, но не в убийстве. Ключ припас заранее, узнал, что соседка мертва, кинулся за иконой… Только вот не было у него на это времени. Когда он вечером двадцать второго пришел с работы, дверь Кроевской была уже опечатана. Так что не стал отступать:

– Пластилина один вид в магазине. Он у всех одинаковый.

Пластилина два вида, клевещет боксер. Два – это в два раза больше, чем один.

Но пора и о протоколе подумать.

Жунев налил в стакан воды, плеснул в лицо Бадаеву. Спросил:

– Фамилия-имя-отчество?

Прошлись неспешно по анкетным данным и биографии. Покровский спросил, как так вышло в 1963-м в Липецке, что сведения о переписанных оказались в руках судейской коллегии. Бадаев сказал, что все это было как обухом по голове, неизвестно, откуда вывалился документ. «Какие-то провокаторы!» Выяснилось заодно, что еще до армии Бадаев на тренировке получил травму головы – до сих пор иногда боли, даже машину нельзя водить. Объяснились по-новому все поражения Бадаева в первых же раундах всех армейских турниров. Заявлять его заявляли, чтобы оставался в системе СКА, но, выйдя на ринг, он всегда почти сразу, после первого-второго обмена ударами, снимался с боя.

– За какое же дерьмо тебя держит твой Голиков? – спросил Гога Пирамидин.

Бадаев шмыгнул, промолчал.

Поговорили потом про Чуксин тупик, что делал там в поздний час, почему. Бадаев повторил свою версию про квартальное расписание электричек, про податливую бабенку. Тут отвечал увереннее, но все равно напряженно, конечно. Не понимал, что знают менты, чего не знают, какой дальше ковырнут жизненный пласт. Поговорили про следующий день, когда в Чуксине произошло убийство. Алиби у Бадаева не было: гулял, дома сидел. Пошел в парикмахерскую на Черняховского, она вообще до десяти, но в тот день закрылась раньше, в девять с небольшим уже не работала.

– Рюкзак где? – проявил вдруг инициативу Гога Пирамидин.

Бадаев удивленно глянул на него.

– Ты глаза-то не таращь, – тут уж Покровский разозлился. – Был у тебя рюкзак. Все соседи знают, что ты с ним на рынок ходил. И асфальт в нем носил, Кроевскую грохнуть.

– Я никого не убивал, – сказал Бадаев в пространство.

– Рюкзак где, тебя, падлу, спросили, – вступил Гога Пирамидин.