И добавил, глядя на Кадило:

– У нас, братец, это самое спокойное место. Других не имеется.

Кадило козырнул и первым бодро вышел из кабинета.

СЕСТРОРЕЦК.

Июнь 1879 года.

Андрей Пресняков и Александр Квятковский – он же «Александр Первый» – приехали в Сестрорецк засветло. Побродили по городку, полюбовались видами, посидели на берегу реки Сестры. Снова обошли город, приостановились у одной из дач, громко рассуждая о погоде и прелестях загородной жизни.

Потом зашли в местную кондитерскую, которая носила милое название «Сестричка».

– Ну, что заметил? – спросил Квятковский у Преснякова, когда они расположились за отдельным столиком, который был отгорожен от залы перегородкой. На столике стояли небольшой самовар, стаканы в подстаканниках, блюдца. А в самом центре – плетёная тарелка, на которой пирамидой возвышались искусно составленные пирожные.

– У калитки той дачи человек стоял, – начал Пресняков. – В соломенной шляпе, в рубахе. Пил молоко из крынки.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Квятковский. – А ещё?

– Неподалёку от дачи мужик у забора дрова колол. Только колол неумело, одну чурку в щепы раскрошил…

– Правильно. Ещё один шпик, – заметил Квятковский. – А ещё?

– Ещё… Ещё прогуливались две дамочки…

– Тэк-с, – Квятковский качнул головой. – Эти – вряд ли. Дамочки весьма натуральные, на шпиков не похожи. Всё? На самой даче ничего не приметил?

– Так забор же… Не видать. Ну, дом стоит, ровно без хозяев.

Квятковский наклонился через стол к Преснякову:

– А вот тут ты, братец, дал промах.

– А что? – удивился Андрей.

– А то, что в мансарде был кто-то…

Андрей, наморщив лоб, начал вспоминать.

– Не-ет… – нерешительно ответил он. – Окно мансарды закрыто, стёкла не мыты сто лет…

– А за этими стёклами человек стоял. И не просто человек. А именно тот, кто нам нужен…

– Да ну? – Пресняков удивился, пригладил усики. – Неужто ты его сквозь грязные стёкла разглядел?

– Не разглядел бы, если бы человек, стоявший у окна, не шевельнулся. Солнце в окно било, и в окне сверкнуло что-то… Знаешь, что? Очки.

Пресняков в изумлении глядел на Квятковского.

– Ты не ошибся?

– Нет. Те самые очочки, которые Баранников описал. Бороду, правда, я не разглядел…

– Значит, они его в мансарде держат.

– Точно. И во дворе, и в доме жандармы. А может, и на соседней даче, напротив, – там, где шпик дрова пытался колоть…

Пресняков присвистнул.

– Ну, ежели такая охрана… Не пройдём.

– Ну, не пройдём, так хоть всё вызнаем, – ответил Квятковский. – Жаль вот, ночи нынче коротки… Придётся в кондитерской торчать до закрытия. Так что, Андрей, давай, налегай на пирожные.

Андрей буркнул:

– Я с шоколадом люблю.

– И я с шоколадом! – ответил Квятковский. – Особенно, знаешь, шоколадные буковки люблю. С вензелями…

Он устроился поудобней, пододвинул стакан чаю.

– Однако, наедимся же сегодня шоколаду… До отвращения…

Пресняков ухмыльнулся: он уже уплетал пирожное.

* * *

Кондитерская закрылась в двенадцатом часу. Было ещё светло, и Квятковский предложил прогуляться по взморью. Гуляли долго, неторопливо.

– Зря пирожными объедались… – сказал Квятковский.

– Конечно, зря: лежать на животах неудобно будет…

Наконец стало смеркаться. Они пошли к даче, выбирая окольные пути. Впрочем, по переулкам ещё гуляли дачники; из-за заборов доносились весёлые голоса, лай комнатных петербургских собачек, ошалевших на природе с непривычки. Где-то играло фортепиано, и томный мужской баритон выводил:

– «Минует печальное время,

Мы снова увидим друг друга,

И страстно-о, и не-ежно-о…»

Обойдя дачу стороной, они остановились у небольшой сосновой рощицы. Под соснами было уже совсем темно. Не сговариваясь, улеглись прямо на захрустевшую прошлогоднюю хвою.

– Видно что-нибудь? – шёпотом спросил Квятковский.

– Кусок забора да крыша мансарды. Видишь?

– Угу. Даже света не зажигают… От кого-то, значит, хоронятся.

– От нас, что ли? – удивился Пресняков.

– Да про нас они и знать не знают, – ответил Квятковский. – Нет… Я так соображаю: они от «Убивца» этого хоронятся. Сторожат, но и боятся… Хорошо бы знать, сколько их…

– Ладно, может, ещё свет зажгут. Им же есть надо, да и собак кормить. Как же без света?

* * *

Время тянулось медленно, томительно. Небо никак не хотело темнеть.

Шум в городке затих. Только где-то вдали подгулявшая компания нестройно затягивала «Есть на Волге утёс…». Каждый раз обрывала песню, и начинала сначала: видно, спьяну забыли слова.

– Ты чего чешешься? – едва слышно прошептал Квятковский.

– Так мураши же, – так же тихо ответил Пресняков. – Я на самый муравейник пузом-то лёг! А пузо и без того болит. От шоколада…

Внезапно со стороны дачи послышался лёгкий стук.

– Ч-ш-ш! – зашипел Квятковский. – Видишь?

Пресняков долго вглядывался. Напрягся. Выговорил одними губами:

– Человек окно мансарды открыл… На крышу лезет.

Минуту спустя человек уже сидел, оседлав конёк крыши. Его фигура была едва различима на фоне беззвёздного, светло-белесого неба. Вот он подполз к самому краю крыши. Нагнулся. Наверное, что-то рассматривал во дворе.

Он сидел так долго, что Пресняков не выдержал – опять зачесался.

А когда поднял голову – человека на крыше уже не было.

– Где он? – выдохнул одними губами Пресняков.

– Во двор спрыгнул…

– Ловок… Так и ноги переломать можно…

Коротко взлаяла и тут же умолкла собака. Загремела цепь поводка, – и снова короткое тявканье. И тишина.

– Собак, что ли, душит? – прошептал Квятковский.

Ещё через минуту раздался приглушённый голос:

– Это вы, вашбродь? В темноте не разберу…

Едва слышный стук, возня, и снова тишина.

Потом громкий вскрик – и сразу несколько человек с топотом пробежали по двору. Внезапно раскудахтались куры, да так, что на соседних дачах подняли лай собаки.