* * *

Фёдор Михайлович действительно пришёл вечером, как и обещал. Елизавета Яковлевна лежала в гостиной с мокрым полотенцем на голове. Голова раскалывалась, видимо, от удара о землю. Саднил разбитый подбородок, ныла челюсть, даже зубы болели.

Вернувшись с кладбища, Елизавета Яковлевна твёрдо решила, что Фёдор Михайлович – проходимец: хочет зачем-то втереться в доверие… С другой стороны, если бы не он – кто знает, что там, на кладбище, случиться могло? Откуда эта страшная рожа над оградой взялась? Что ей надо?

Елизавета Яковлевна догадывалась, в чём тут дело, но боялась этой догадки, и гнала её от себя. А догадка была простой: убили Льва Саввича, а теперь решили и её убить. На всякий случай, чтобы не болтала лишнего…

Но к вечеру догадка превратилась в уверенность. Она вспомнила до последней мелочи всё, что происходило на похоронах. Вспомнила слова этого очкастого профессора, и даже его взгляды. Особенно – последний: в нём ясно читалась ненависть.

Господи, и поделиться не с кем, совета спросить! Есть знакомые дамы в столице, да они по дачам разъехались, по заграницам. Только и осталось, что с дворецким говорить.

Но Елизавета Яковлевна теперь и дворецкого опасалась, хотя знала его с детства: дворецкого, чтобы сделать молодой жене приятное, Лев Саввич взял из местных крестьян. Правда, дворецкий не хлебопашествовал; зная грамоту, занимался в основном составлением официальных бумаг и писем для неграмотных односельчан.

А вдруг – и он с НИМИ?.. Подкупили, запугали… Сейчас она уже во что угодно могла поверить.

Так и мучилась сомнениями до вечера, а потом ей вдруг мучительно захотелось высказаться, спросить совета.

Поэтому, когда раздался звонок, и дворецкий доложил, что пришёл некий Фёдор Михайлович, Елизавета Яковлевна решительно закусила губу, натянула на себя плед, поправила полотенце и велела: впустить.

* * *

Фёдор Михайлович вошёл быстрой, слегка неровной походкой. Поглядел на Елизавету Яковлевну с участием, хотя и сам выглядел больным: лицо осунулось, щёки приобрели какой-то землистый оттенок.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он. – Касательно врача – не передумали? У меня есть знакомый врач – доктор Кошлаков. Очень хороший доктор. И очень известный в Петербурге…

– Не надо врача, – едва ворочая языком, выговорила Елизавета Яковлевна.

Фёдор Михайлович ещё больше нахмурился. Не спрашивая позволения, взял стул, присел возле кушетки.

Помолчал.

– Я вижу, вы мне не доверяете…

– Не доверяю, – отозвалась Елизавета Яковлевна, приподняв голову. – А кому сейчас в Петербурге доверять-то можно?

Фёдор Михайлович хмыкнул, сцепил руки в замок и обхватил колено.

– Д-да… Замечание удивительно верное, – согласился он. – Что ж, придётся вам поверить мне на слово. Я знаю, что Лев Саввич не покончил с собой. Его убили наёмные убийцы. И я даже знаю, кто их нанял.

Елена Яковлевна так удивилась, что забыла про боль.

– Кто же это? – спросила она дрогнувшим от волнения голосом.

Фёдор Михайлович покачал головой.

– Думаю, вам не нужно этого знать… А вот скажите, Лев Саввич рассказывал вам что-нибудь о своих делах? Может быть, делился какими-то государственными секретами?

– Никаких секретов я не знаю… Лев Саввич о работе никогда не говорил. Он вообще мало со мной говорил…

Она хотела что-то добавить, но передумала. Только вздохнула. Потом подозрительно взглянула на Фёдора Михайловича:

– А вам-то что? Вам это зачем? Вы ведь не в министерстве теперь служите?

– Нет, не в министерстве… Я сейчас вообще не служу. Я книжки пишу. С разными людьми общаюсь, и кое-что знаю.

– От жандармов, поди? – почти насмешливо спросила Елизавета Яковлевна и тут же застонала от боли, пронзившей голову от затылка до подбородка.

Фёдор Михайлович внимательно поглядел на неё.

– Нет, не от жандармов… Мы виделись с вашим мужем незадолго до его гибели. И кое-что он мне рассказал. Видите ли, он напал на след тех, кто покушается на государя… Постойте! Вам плохо?

Елизавета Яковлевна лежала с закрытыми глазами. Слегка кивнула и снова застонала.

– Ну, воля ваша, а без доктора, вижу, не обойтись… Лежите. Сейчас я распоряжусь.

Он выбежал из гостиной. Подозвал дворецкого, попросил бумаги и чернил. Дворецкий провёл его в приёмную Льва Саввича: там, на столе, были бумага и чернильница. Фёдор Михайлович быстро нацарапал что-то на бумажке.

– Как вас зовут? – спросил он дворецкого.

Тот слегка опешил.

– Иван Парфёнов…

– Иван, а по батюшке?

Дворецкий ещё более удивился, но ответил:

– Иван Иванович я, стало быть…

– Вот что, Иван Иванович, – строго сказал Фёдор Михайлович. – Елизавета Яковлевна очень больна. Расшиблась, когда на кладбище была: платье за решётку зацепилось…

Дворецкий молча, без улыбки, смотрел на Фёдора Михайловича.

– Я хочу позвать врача…

– Это хорошо, – сказал Иван Иванович.

– Ну, хорошего пока мало… Вы знаете доктора Кошлакова?

– Нет. Фамилия мне известна, об нём часто в газетах пишут…

– Ага! – обрадовался Фёдор Михайлович. – Значит, вы и газеты читаете?

– Читаем-с, – поджав губы, ответил дворецкий, и посмотрел на собеседника сверху вниз.

– Ну, так вот что, любезный Иван Иванович… Вот вам записка для доктора Кошлакова. Он живёт на Невском, в доме Голланда.

– Знаем-с мы этот дом, – кивнул дворецкий.

– Очень хорошо. Вот, возьмите записку и деньги на извозчика. Слуге доктора, Василию, скажете, что вы от Фёдора Михайловича. Только поторопитесь, ради Бога.

Иван Иванович молча взял записку и деньги, развернулся и вышел.

Хлопнула дверь.

Фёдор Михайлович вернулся в гостиную.

Елизавета Яковлевна, бледная, как полотно, лежала, глядя в потолок.

– Я посижу пока возле вас, – сказал Фёдор Михайлович. – Вам сейчас нельзя быть одной.

* * *

Приехал Кошлаков, осмотрел Елизавету Яковлевну, поводил медицинским молоточком перед её глазами.

– Ничего опасного не нахожу, Фёдор Михайлович, – сказал он устало. – Сильные ушибы. Есть лёгкая степень сотрясения мозговой оболочки. Челюсть не повреждена. Я пропишу примочки. И, разумеется, строгий постельный режим.

Фёдор Михайлович кивнул. Елизавета Яковлевна по-прежнему молчала. Глядела в потолок. Под глазами у неё натекали громадные синяки.