Поначалу Лене и Максиму Максимовичу привалила небольшая удача: еле заметная тропа вела через заросли карликовых деревьев и обширные мшаники.

Иногда она выводила то к небольшому озерку со следами многочисленных копыт в вязкой глине берега, то к солонцу на гребне, то, в соответствии с законами звериной психологии, ныряла в непроходимые заросли или на некоторое время терялась в серых курумниках. Но все-таки идти даже по такой тропе гораздо легче и быстрее, чем продираться сквозь нехоженую тайгу.

Лена шла впереди отца. С того момента, как они расстались с Алексеем, она не произнесла ни единого слова и ни разу не остановилась. Шла как заведенная, не оглядываясь и не реагируя на попытки отца завязать разговор. В одно мгновение жизнь потеряла для нее смысл. Горечь жесточайшей обиды, разочарование, осознание в полной мере, что ее любовь не принята, бездушно отвергнута и растоптана, скрутили ее в тугой узел безнадежности и отчаяния.

Она перестала замечать красоту альпийских лугов на фоне ослепительной белизны хребтов Агырлаха и лишь машинально переставляла ноги, следуя изгибам тропы, а перед глазами то и дело всплывало видение: циничная ухмылка и очевидное презрение в глазах мужчины, которого ей выпало несчастье полюбить. К своему ужасу, она понимала, что тщетны все ее попытки разжечь в душе ненависть к нему или убедить себя, что Алексей не тот мужчина, с которым она вновь могла бы обрести счастье. Она ничего не могла поделать со своей любовью к нему. Словно злой чародей, он провел ее сквозь череду испытаний и вместо исполнения ее заветного желания лишь жестоко, коварно посмеялся над ней. Он не мог не понимать, что самая страшная из всех потерь — это потеря обретенной надежды.

Максим Максимович шел на расстоянии нескольких шагов от дочери, не решаясь ее догнать, и даже Рогдая взял на поводок, чтобы он не слишком путался у хозяйки под ногами. Он недоумевал, почему два несомненно любящих друг друга человека не в состоянии договориться между собой, окончательно расставить все точки над «i». Сам он всегда считал, что в семейной жизни ему несказанно повезло. Ирина не только была писаной красавицей, но и, наперекор злопыхателям, оказалась прекрасной женой, ласковой и внимательной, — правда, совершенно никакой хозяйкой, но это в принципе от нее и не требовалось. Домом полностью заправляла его мать, которая обрела полную гармонию в отношениях с невесткой, предоставившей ей право заниматься воспитанием внуков по ее усмотрению и содержанием дома в образцовом порядке. Жена была признанным иллюстратором детских книг. Отбоя от заказов не было, особенно в последнее время, и Максим Максимович подозревал, что она гораздо уютнее чувствует себя в мире волшебной фантазии, ярких красок и выдуманных сказочных персонажей.

В принципе, он научился пользоваться и извлекать определенную выгоду из состояния души своей любимой супруги. По крайней мере, она никогда не требовала детальных отчетов о многочисленных командировках, не обрушивалась с неожиданными визитами к нему на работу, не устраивала незапланированных обысков в ящиках его письменного стола.

Сохранение достойного морального облика мужа тоже целиком лежало на ее свекрови, и Максим Максимович вынужден был с горечью признать, что многие из простых человеческих радостей миновали его стороной из-за суровой системы учета и контроля, успешно внедряемой его неугомонной и строгой матушкой.

Бабка души не чаяла во внучке. Лена, хотя и была внешне копией матери, характером все-таки удалась в Гангутов. Первые ее слова были: «Я сама!» И если уж она что-то замыслила или решила, то, как пошутил Никита, «ни царь, ни Бог и ни герой» не в состоянии были помешать ей идти к цели. Эту черту характера она тоже унаследовала от бабки. После войны, когда вовсю шла борьба с безродными космополитами, Анна Константиновна Гангут чуть не лишилась партбилета, решительно отказавшись сменить фамилию на более приемлемую в тогдашних условиях.

— Эту фамилию носили предки моего мужа с 1714 года, и присвоена она их далекому пращуру вместе с дворянским званием не за лизание царских сапог, а за беспримерный героизм в битве при полуострове Гангут. Все мужчины в этой семье были моряками, и я не вправе менять то, чем они всегда гордились и бесконечно дорожили, — говорила она.

Так еще одна битва, теперь уже за сохранение фамилии Гангут, была выиграна через двести с лишком лет после блистательной морской победы петровского флота над шведами.

Вскоре тропа окончательно затерялась среди камней, и они вошли в глухую непролазную чащу, через которую, судя по всему, им придется пробираться не один час и дай бог выбраться до наступления темноты.

Со всех сторон их окружала бесконечная молчаливая тайга. Куда ни свернешь, на пути встают то сучковатый валежник, то полусгнившие трухлявые пни, то огромные пласты земли, поднятые корнями свалившихся деревьев. Постоянно увлажненная почва затянута папоротниками да мягким темно-зеленым мхом, в котором тонешь по колено. В воздухе прель, запах дупла, застойной сырости и еще не перегнившей прошлогодней листвы. Под своды сомкнутых крон старых великанов позже приходит день, и раньше наступает вечер. Сюда не проникают лучи солнца, не заходят звери, нет тут и птиц.

Нижний ярус недоступен легкому ветерку, не знает он и бурь. Изредка слух уловит свист крыльев пролетающего над лесной пустыней сапсана да донесется с неба исступленный крик голодного коршуна. Только осенью или ранней весной заночует в этой тайге стайка перелетных птиц, укрываясь от непогоды, да разве в сентябре забежит обезумевший от страсти марал в поисках самки.

Хуже горной тайги могут быть только болота.

Спускаясь и поднимаясь с увала на увал, они периодически преодолевали топкие ложбины, представляющие собой не то старые русла, покрытые болотной растительностью, не то полувысохшие озера, затянутые троелистом. Эти ложбины, замкнутые стеной непролазного леса, покрытые ряской, с причудливо торчащими корнями затонувших деревьев, казались нереальными, фантастическими картинами.

Словно по мановению волшебной палочки перенеслись сюда иллюстрации Ирины Владимировны Гангут к детским сказкам. Не хватало только древней старухи с костяным протезом и огнедышащего злодея о трех головах, чтобы они окончательно ожили.

Пробираясь по лесу, отец и дочь потеряли всяческое понятие о расстоянии, забыли про время. Хорошо, что иногда в редкие просветы среди деревьев возникал голец с пологой, почти лишенной снега вершиной, с точкой топографической пирамиды на ней. Ориентируясь по нему, они исправляли путь.

Солнце окрасило снежные вершины в изумительно багряный цвет, когда перед ними открылась обширная долина. Все ее пространство занимало огромное озеро, почти полностью накрытое тенью гольца.

Сюда они и стремились выйти. По времени они вполне могли успеть пройти его еще сегодня и устроиться на краткий ночлег по другую сторону хребта. Через редкий пихтарник просматривались россыпи крупных валунов, значительных отвесов не наблюдалось, поэтому они решили немного передохнуть и перекусить перед решающим броском через хребет.