Волк решительно вскочил и кинулся вперед, туда, где в темноте угадывались ступени, ведущие к свободе. Звякнуло железо, и сильный рывок отбросил его назад, к стене, а из сдавленного ошейником горла раздался хрип. Зверь заметался, пытаясь вырваться из плена, закрутился на месте и взвыл от злости и унижения. Его, как блохастую, дворовую шавку, посадили на цепь! Она крепилась к массивному кольцу, вбитому в бревенчатую стену. Волк тянул, скреб лапами земляной пол, даже грыз проклятое железо, но освободиться не смог, и он лег, тяжело дыша и поскуливая от отчаяния. Такая желанная свобода оказалась недоступна. Зверь не боялся смерти, но он хотел умереть, сражаясь, сомкнув клыки на горле врага, глотая сладкую кровь, а затем гордо предстать перед Хозяином Зверей там, в ином мире. Но такая смерть ему не суждена, он умрет презренным пленником, замученным безумным стариком.

Волк зарычал, оскалился, завыл, выплескивая бессильную ярость. Если бы у него были руки, он бы освободился, расстегнул ошейник или вырвал кольцо из стены. Но для этого надо стать человеком. Он был им когда-то, мечтал о вольной жизни в лесу и ненавидел слабое безволосое существо, предпочитающее жить в вонючих домах, а не бегать на свободе. Зверь пытался разобраться в причинах этой ненависти и не мог. Ему были доступны звериная ярость, наслаждение охотой, радость любовных игр с самкой, но не разум. Как любое животное, он жил чувствами и чутьем. А чутье говорило, что зверь здесь сгинет, а выжить сможет только человек.

Волк понял коварный замысел врага, лишившего его человеческой сущности, потому что со зверем справиться легче. Это оборотень, в котором неразрывно слились разум человека и сила зверя, может противостоять любому врагу, а волк — нет. Старик отобрал часть его души, и даже если ему удастся освободиться, он всю жизнь будет выть от одиночества и понимания собственной ущербности. И, в конечном счете, превратится в мерзкую тварь, которую боятся люди и презирают животные. Уже сейчас чувство утраты жгло изнутри раскаленными углями.

Добровольно отказаться от человеческой сущности? Этого и хочет мерзкий старик, но он не дождется. Зверь прислушался к себе, стараясь уловить хотя бы тень человеческих чувств в душе, и где-то в самой ее глубине почувствовал трепещущий огонек сознания, страх, отчаяние и одиночество. Волк удивленно мотнул головой — там он увидел самого себя, словно заглянул в чистую воду лесного озера. Замер, прижавшись к земляному полу, и осторожно позвал того другого. Слабый огонек, готовый вот-вот погаснуть, разгорелся сильнее, а зверь все звал, тянул его из глубины души, словно из вязкого болота, даже дышать боялся, чтобы ненароком не потушить. Внезапно другой, откликнулся, рванул на поверхность, неся с собой радость и надежду.

Волк тяжело дышал, вывалив язык, он устал как после долгого бега по глубокому снегу, но был доволен. Теперь он никогда не будет одиноким.

* * *

Тьма и небытие. Пустота и безвременье. В пустоте исчезли чувство долга и сомнения, разочарования и сожаления, любовь и ненависть, все, что заставляет страдать живую человеческую душу. Осталось лишь смутное ощущение утраты, да и то быстро растворялось в вязкой мгле. Внезапно почти угасшего сознания коснулось что-то живое и теплое. Душа вздрогнула от боли, заметалась в темноте, стремясь вернуться в небытие. Но живое дыхание жгло, раздувало трепещущий огонек и звало, манило, умоляло. Из этой жгучей боли как вспышка родилось осознание себя.

Алексей почувствовал зов, удивился, когда понял, кто его спасает и рванул навстречу зверю. Боль исчезла внезапно, как и появилась. На смену ей пришло раскаяние от того, что так долго отвергал свою звериную сущность — нельзя душу рвать на две половинки. Нельзя жить с внутренним врагом, ненависть к которому сжигает изнутри. Теперь все будет по-другому, и Алексей был рад, что больше не придется бороться с самим собой.

«Мы с тобой одной крови!» — мелькнула в голове фраза из любимой детской книжки, и молодой человек окончательно пришел в себя. Он чувствовал звериную ярость, и это была его ярость, так же как и решимость бороться до конца. Оборотень встряхнулся, радостно оскалился и огляделся. Судя по всему, Чурила запер его в каком-то подвале. В небольшое отверстие в потолке проникал свет, значит, ночь уже прошла. В полумраке можно было рассмотреть заваленное непонятным хламом обширное помещение. В центре возвышался то ли плоский камень, то ли большой пень, скорее всего, алтарь. Воняло кровью и гарью, вероятно, здесь колдун совершал жертвоприношения, и оборотня, возможно, ждала та же участь. Алексей почувствовал нарастающую ненависть и желание перегрызть глотку сумасшедшему старику, но сначала следовало освободиться.

Он перекинулся в человека. В не отапливаемом подвале было холодно, и голое тело сразу покрылось мурашками, но молодой человек не обращал на это внимания — не до того было сейчас. Да и вряд ли ему грозило воспаление легких. Он ощупал ошейник и с разочарованием обнаружил отсутствие застежки. Кожаная полоска была цельной, то ли сшитой, то ли скрепленной магией. Порвать ее тоже не удалось. Оставалась цепь. Подергав ее, Алексей понял, что разогнуть толстые звенья нереально и переключил внимание на кольцо, вбитое в стену. Он его раскачивал, пытался крутить, выворачивал из бревна, обдирая в кровь пальцы. Сначала кольцо не поддавалось, но потом старое дерево начало крошиться, и, наконец, тяжелая цепь, звякнув, упала на пол.

Намотав ее на руку, пленник отправился на осмотр своей темницы. Видимо, это был, все-таки, не подвал, а землянка с куполообразным потолком-крышей из деревянных плах, который поддерживали пять столбов — один, украшенной непонятной в полутьме резьбой, в центре и четыре по углам. К низенькой двери, расположенной почти под самым потолком, вели ступени, грубо вырубленные в здоровенной деревянной колоде.

Алексей понял, где он находится — это тот самый круглый холм, рядом с которым стояла избушка колдуна. Наверное, здесь было древнее капище, и Чурила использовал его по назначению, возрождая языческие обряды. Только странные это были обряды. Алексей не помнил, чтобы славяне увлекались кровавыми жертвами.

Согревшийся во время «сражения» с цепью Алексей начал замерзать и уже подумывал перекинуться, чтобы немного согреться в волчьей шкуре, но услышал, как открывается входная дверь. Он метнулся к стене, где был прикован, отбросил цепь и улегся на пол уже волком, замер, настороженно прислушиваясь. Шаги были легкими, почти не слышными — это был явно не колдун. Оборотень принюхался и вздрогнул, почуяв знакомый запах. Леся! Алексей был не готов к встрече с лесавкой. Разумом он понимал — девушка не предавала его, а просто поддалась уговорам Чурилы, искренне считая, что так будет лучше — но побороть горечь обиды не мог. Оборотень замер, положив морду между лапами и закрыв глаза, и лишь вздыбленная на загривке шерсть выдавала его раздражение.

— Волчонок, ты жив? — тихий шепот, в котором звенят льдинки слез.

Оборотень сжался, верхняя губа приподнялась, обнажив клыки, раздалось недовольное ворчание.

— Ты сердишься? Прости меня… — Леся всхлипнула, осторожно дотронулась до взъерошенной шерсти. — Я не хотела… Я не предавала тебя. Старик обманул… Я знаю, что сама виновата. Старик злой и хитрый, ему нельзя верить, а я поверила и заманила тебя в ловушку. Но я освобожу тебя, волчонок. Ты уйдешь в свой мир, но … если ты не простишь меня, я умру.