Я принялся считать в уме. Чтобы пройти пешком от Нулевой точки до Лаланда за двенадцать часов (резерв работы скорлуп при полной заправке), нам нужно преодолевать… больше десяти километров в час. Малореально. Сервомышцы откажут на полпути, не рассчитаны они на такую нагрузку, — и остаток придется топать на своих двоих, волоча скафандр (полцентнера инертной массы) на горбу. Надо найти транспорт. Но где?!

Или… Я исходил из того, что за мной потянутся все тридцать четыре станционщика. Но ведь я могу оставить их в спас-куполе. Припасов им хватит на добрую четверть цикла, а, добравшись до куполов Лаланда, я уж как-нибудь заставлю Аббасона выслать беднягам на помощь вездеход.

А сам я… ну, вместе с Элис… наверное, в силах пробежать этот супермарафон. Если взять запасные батареи… или даже баллоны… На всех этого добра не хватит, оттого я и не подумал о таком варианте поначалу. Главное — накачаться стимуляторами до самых бровей, чтобы не потерять бдительности на последних часах гонки. И точно просчитать, сколько нужно припасов, чтобы не перебрать веса, и не остаться без воздуха ненароком. И как следует отдохнуть перед выходом. Потому что вернуться мы не сумеем уже определенно. А после нас — через две недели — умрут и тридцать четыре ни в чем не повинных станционщика, которых мы по случайности впутали в свои подвиги.

Я залез поглубже в мешок, свернулся в клубок и задремал. Последний сон приговоренного к смерти. Стоит мне сунуть нос в места цивилизованные, и крепко выспаться я смогу не раньше, чем отправлю мистера Дэвро в лифт. И Карела с ним.

Разбудил меня писклявый зуммер скорлупы. Я неохотно разлепил веки и уставился в тускло-белый потолок. В воздухе стоял почти неопределимый запах, сопровождающий любое скопление людей — даже безупречно чистых, чего о нас сказать никак нельзя было. Представив себе, какое амбре тут будет стоять через неделю, я заранее поморщился.

Неохотно позавтракав, чем бог послал (то есть сушеными рационами, приведенными в съедобное состояние водой вторичного использования), я объявил станционщикам свой план. Встречен он был против ожидания спокойно. Желающих составить мне компанию не нашлось. Я про себя связал это с разным отношением лунарей и станционщиков к вакууму. Им пустота кажется много опаснее. На орбите без страховочного фала и маневрового пистолета работать просто нельзя. Невесомость коварна; не успеешь оглянуться, как почти незаметное движение отнесло тебя от креплений, и…

Собирались мы медленно. Когда отправляешься в путешествие в один конец, начинать его страшно неохота. Но — на мой взгляд, слишком быстро — запасы были навьючены на плечи и закреплены хитроумной упряжью из соединительных шнуров, сервосистемы и теплообменники скорлуп — проверены и проверены еще раз, и настало время выходить.

Станционщики провожали нас нестройными воплями и требованиями «вернуться, как только». Титановая пластина поднялась за нашими горбами, и мы двинулись в путь.

Желоб обманчиво-медленно плыл под ногами. Сервомышцы сокращались одна за другой, толкая скорлупу вверх и вперед по пологим, неторопливым дугам. Примерно на втором часу мной овладела странная иллюзия — казалось, что не я бегу по нескончаемому треку, а Луна проворачивается подо мной, что я ногами толкаю планету, как бесконечную дорожку тренажера — все быстрее, быстрее, не сдвигаясь с места. Наверное, причиной тому была видимая округлость мира — а может, мне только казалось, что горизонт заворачивается вниз?

Часу на четвертом мной овладело тупое безразличие. Я почти дремал, позволив автоматике руководить движением. У меня не было никаких способов оценить пройденное расстояние — слишком оно незначительно. Никаких ориентиров нет, да и будь они видны — чтобы пробежать от горизонта до горизонта, достаточно двадцати минут, потом ориентир скроется, и ты останешься беспомощно перебирать ногами посреди сизой равнины. Земля все так же висела в зените. Чтобы она опустилась к горизонту, нужно пройти намного больше, чем я уже преодолел.

На обзорном экране я видел скорлупу Элис, повторяющую мои движения, точно двойник в кошмаре. Левой… правой… как во сне…

Пятый и шестой часы почти не отложились в моей памяти. Возможно, я даже отключался на несколько минут, приходя в себя, только когда скорлупа опасно кренилась, грозя потерять равновесие. Если бы не вогнутые стенки желоба, не дававшие свернуть с пути, сомневаюсь, что удержался бы на маршруте.

На седьмом часу, как я и предполагал, сдохли элементы. Мы с Элис остановились, помогли друг другу сменить топливные заряды, посидели немного. Я мучился от невозможности накачаться наркотиком. Листы с мушками так и покоились, нерасклееные, в кармане моих шорт, под металлокерамической броней, которую от этого хотелось проковыривать ногтями. Доза пситропа помогла бы преодолеть неимоверную скуку и депрессию, которую вызвал инфаб — информационная абстиненция, похмелье человека, всю жизнь следившего за новостями. Элис, казалось, эта проблема не заботила. Когда мы вновь пустились в путь, она принялась негромко напевать. Я хотел было переключиться на другой канал приема, но отказался от этой мысли. Потом обнаружилось, что с ее пением лунные равнины не так удручают, а через час я распевал вместе с ней. У нее оказался не только замечательный голос, но и не менее замечательный репертуар — старые добрые песни, почти забытые в наше время, из тех, что служили ключами полицейских репрограмм. Дважды мне приходилось прерывать Элис, чтобы мелодия не запустила во мне разворачивающееся спиралью знание.

Хоровое пение сделало свое дело — переключаться на новые баллоны пришлось на одиннадцатом часу пути, часом раньше, чем мы рассчитывали. Желоб пересекал краевой вал какого-то кратера; мне хотелось думать, что Лаланда, но ни подтвердить, ни опровергнуть этой мысли я не мог. В обычных условиях это операция нехитрая; но «обычные условия» — это когда вокруг тебя воздух. Когда его нет, смена баллонов требует нервов тигра и скорости лифтоносца.

Вопреки общему мнению, сквозь небольшое отверстие воздух мгновенно утечь не может — не успевает. Поэтому-то, оставшись без запаса о-два в скорлупе, можно заменить баллон на свежий — если не побоитесь, что вашего напарника чих проберет в самый ответственный момент, потому что тогда вам придется до ближайшего хирурга обходиться без барабанных перепонок в лучшем случае. До того, что кровь закипает, довести человека сложно, а вот кессонная болезнь не такая редкость среди любителей рискованных трюков.

Зайдя Элис со спины (вот почему в одиночку сменить баллон невозможно — крепятся они по каким-то причинам сзади), я осторожно ослабил крепления обоих патрубков, перекрыл ток газа, резко сорвал баллон и тут же поставил на его место новый. Вся процедура заняла несколько секунд. Когда Элис меняла баллон на моей скорлупе, у меня даже уши не заложило.

Дальше бежать стало легче — наверное, нас подгоняла надежда вскоре увидать конец пути. Желоб начал карабкаться вверх, прорезая стены Лаланда. Я вызвал на обзорный экран хронометр. Боюсь, что придется поднимать мистера Аббасона из постели — половина первого ночи по часам «Лаланда-2», они же гринвичские, по которым, за неимением удобного суточного ритма, живет вся Луна.