Моне тревожился за всех молодых жителей Живерни, которые подобно Мишелю и Жан Пьеру ушли на фронт. Зайдя как-то раз в мэрию, он оставил здесь небольшой конверт с деньгами, предназначенными для сражающихся солдат. Впоследствии он будет регулярно так поступать, до тех пор, пока не закончится война. Например, 28 февраля 1917 года он внес 285 франков, которые следовало разделить на 19 частей по 15 франков[222] каждая и передать тем 19 солдатам родом из Живерни, которые томились в немецком плену.

К нему без конца обращались представители всевозможных благотворительных организаций — «Жертв войны», «Неимущих художников», «Помощи морякам», «Сирот и вдов», «Помощи семьям военнопленных»… Он не отказывал никому. Его щедрость принимала разные формы: иногда он просто давал просящим деньги, иногда расплачивался «натурой», предоставляя свои пастели для благотворительных распродаж.

В стране шла война, и Моне по-своему участвовал в ней.

После кончины Алисы и Жана дружная прежде семья распалась. Жак, например, просто хлопнул дверью, потребовав своей доли наследства из имущества матери. Испортились отношения с Мартой Батлер и Альбером Саллеру — их попытки продать некоторые подаренные Моне полотна художник воспринял как предательство. Жан Пьер и Мишель были далеко, каждый день рисковали жизнью на фронте…

Как бы то ни было, Моне вновь берется за кисти. Свидетельство об этом нам оставили члены комитета по присуждению Гонкуровской премии, 17 июня 1915 года посетившие художника в Живерни.

«Он продолжил работу над начатой еще до войны масштабной серией, известной под названием „Нимфеи“. Свои впечатления он переносил на холсты высотой около двух метров и шириной от двух до пяти метров. Несколько из них были уже закончены, и он даже задумал построить для них особую мастерскую, поскольку намеревался расширить эту серию», — вспоминал академик Люсьен Декав в номере «Пари магазин» от 25 августа 1920 года.

Его друг Жеффруа, также входивший в комитет по Гонкуровской премии, приехал в Живерни вместе с коллегами — Леоном Энником, Росни-старшим, Полем Маргеритом. Именно он случайно подслушал разговор, состоявшийся у художника с Мирбо, прибывшим к Моне вместе с женой.

— Вы начали грандиозную работу, — говорил Мирбо. — Когда вы думаете ее закончить?

— Лет через пять, я думаю…

Третья мастерская, получившая название «Декорации», была практически готова. Каменщики Мориса Ланктюи не подвели. Но сам Моне, глядя на вознесшееся посреди деревни огромное здание, внезапно ощутил нечто вроде страха перед масштабом собственного замысла.

«В моем возрасте предпринять подобную попытку! Затеять такое строительство! Это безумие, это настоящее безумие! Я уже не говорю о том, в какие сумасшедшие суммы оно мне обошлось. А этот самый Ланктюи построил для меня нечто столь уродливое, что мне стыдно смотреть на это сооружение, мне, всегда нападавшему на тех, кто пытался изуродовать облик Живерни!»[223]

Неужели здание, возведенное Ланктюи, действительно получилось таким уж безобразным? Пожалуй, художник немного сгустил краски. Во всяком случае, главе строительной фирмы, которая, кстати сказать, существует и поныне, специализируясь на реставрации исторических памятников, хватило вкуса использовать в качестве строительного материала молочно-белый камень, добываемый в карьерах близ Вернона, в верхнем течении Сены.

Что касается «сумасшедшей» дороговизны… Здание было действительно огромным: 23 метра в длину и 12 метров в ширину. В кровле, венчавшей здание на высоте 15 метров, были устроены широкие застекленные окна, так что никаких проблем с освещением не возникало. Правда, довольно скоро выяснилось, что, несмотря на плотные шторы, предохраняющие внутреннее помещение от палящих солнечных лучей, летом работать в мастерской, похожей на парник, было почти невозможно из-за жары. Зато зимой здесь было тепло — «этот самый» Ланктюи оборудовал строение системой центрального отопления.

Так что относительно дороговизны постройки можно спорить. Мастерская «под ключ» обошлась заказчику в 35 677 франков и 51 сантим[224].

Итак, творчеством Моне заинтересовался Гонкуровский комитет. Во время своих визитов в Париж Моне нередко встречался с его членами в ресторане Друана, где «гонкуровцы» любили обедать и вести долгие беседы.

«Моне очень любил читать, — вспоминает Жан Пьер Ошеде[225], — особенно зимой, по вечерам. Он предпочитал читать вслух. Его литературные вкусы отличались большим разнообразием. Среди его любимых авторов были братья Гонкуры (Эдмон и Жюль), Октав Мирбо, Флобер, Гюстав Жеффруа, Золя, Толстой, Жюль Ренар, Ибсен, Клемансо, Метерлинк, Люсьен Декав и многие другие. На моей памяти он читал также „Историю Франции“ Мишле, „Мемуары“ Сен-Симона. Еще он очень любил „Дневник“ Делакруа…

Он охотно высказывал свое мнение по поводу присуждения литературной премии, которая быстро стала престижной. Например, в 1913 году, когда стал известен список претендентов на десятую Гонкуровскую премию и в него вошли Валери Ларбо, Октав Обри, Ален-Фурнье, Эстервиль, Марк Эльдер и Леон Верт, он написал Люсьену Декаву письмо, в котором просил того отдать свой голос автору „Белого дома“ Леону Верту: „Это действительно талантливый человек, который должен вам нравиться и которому премия очень нужна. Вы скажете, что я вмешиваюсь в дело, которое меня совершенно не касается, но это неважно, сделайте это, и вы доставите огромное удовольствие мне и окажете по-настоящему большую услугу Верту, а тем самым хоть немного порадуете беднягу Мирбо“»[226].

«Бедняга Мирбо», обитавший тогда в Шевершемоне, куда удалился в результате сильного переутомления, и в самом деле выступил автором предисловия к роману Леона Верта. Но все хлопоты Моне оказались напрасными. Декав безоговорочно высказался за Марка Эльдера, написавшего «Народ моря», и в конечном итоге этот самый «народ» и вышел победителем в одиннадцатом туре.

Мирбо умер четыре года спустя[227].

«Он умер в свой день рождения. Случайное совпадение, конечно, но оно придало некую завершенность его жизни, заставив увидеть в этом молчаливый уговор с судьбой, — записал Саша Гитри в своем „Маленьком красном блокноте“. — Через два дня мы собрались проводить его в последний путь. Нас было человек, наверное, шестьдесят: литераторы, театральные деятели, политики, художники, скульпторы…