«Как только что постучала ты», думает Уиллем, но не говорит этого вслух. Он не хочет показаться гостье совсем уж психом.

– Это была твоя мама, – произносит Эллисон.

– Да. Моя мать. Она сейчас в Индии.

Уиллем думает о Яэль. Ему не терпится рассказать матери об Эллисон. Несколько секунд он наслаждается этой мыслью – что готов поведать маме о чем-то очень-очень важном. А затем он снова начинает наслаждаться видом Эллисон и ее босых ступней. Уиллем никогда не думал, что может прийти в восторг от одних только ступней, но, похоже, свои представления на этот счет пора пересмотреть.

Эллисон вспоминает, как Уиллем впервые рассказал ей о своих родителях. Это было во время их разговора? – ссоры? спора? – о любви. Уиллем случайно испачкал ей запястье пастой «Нутелла» и тут же ее слизал. Эллисон попросила его назвать любых людей, которым удалось не только влюбиться, но и стать одним целым. Яэль и Брам, ответил тогда Уиллем.

– Яэль и Брам, – произносит Эллисон: чтобы вспомнить их имена, ей не требуется ни секунды.

Она еще помнит, каким печальным был Уиллем прошлым летом. И тут же осознает, как, может быть, понимала уже тогда, что Брама больше нет. Но это не значит, что умерла и их с Яэль любовь.

Яэль и Брам. У Уиллема что-то екает в груди. Он был прав. Эта девушка так хорошо его знает. Знала с самого начала.

Он смотрит на нее. Она смотрит на него.

– Я же говорила, что помню, – произносит Эллисон.

Ночью, перед тем как он поцеловал ее, она сказала, что помнит их день в Париже. И что будет помнить его еще долго.

Уиллем ничего подобного не обещал. Но он может чувствовать вкус, трогать, слышать и вдыхать аромат каждой детали того дня, проведенного ими вместе.

– И я помню, – говорит он.

Нужно так много сказать, затолкать в крошечные песочные часы все пески Вселенной. Или заставить их просыпаться как можно медленнее.

Телефон Уиллема все звонит и звонит. Он старается не обращать на него внимания, пока вдруг не вспоминает, что, как раз перед тем, как открыть дверь Эллисон, он обещал набрать Линусу.

– О, черт.

Уиллем поднимает со стола мобильный. Пять пропущенных.

Эллисон выглядит удивленной, но Уиллем говорит:

– Мне нужно позвонить.

Эллисон думает, что сейчас Уиллем уйдет в другую комнату, но он не уходит, а садится рядом.

Он говорит на голландском, так что Эллисон не понимает, о чем идет речь. Да и по его лицу, на котором застыла странная полуулыбка, догадаться об этом сложно. Уиллем пожимает плечами. Эллисон не понимает, хорошие ли новости.

Уиллем отключает телефон.

– Я дублер в пьесе. Орландо. Снова Шекспир. Как вам это понравится, – вздыхает он.

– Дублер? – удивляется Эллисон. – Я думала, ты и есть Орландо.

Был вчера. И сегодня. Так решили Петра и Линус. На следующей неделе Йерун, актер, которого Уиллем заменяет, вернется – его лодыжка зажила – и сыграет заключительные спектакли. Когда сегодняшнее представление закончится, Уиллем больше не понадобится, ни как актер, ни как дублер. Но есть еще время (до 19:00), и вечером он поднимется на сцену в роли Орландо. Уиллем собирается объяснить это все Эллисон, но вдруг останавливается.

– Ты знала об этом? – спрашивает он.

Эллисон отвечает:

– Я видела тебя там, на сцене.

Уиллема эти признания не сильно удивляют – разве он не чувствовал ее присутствия? Разве не произносил реплики так, словно говорил с ней одной? Но прошлый год дал ему так много ложных надежд… И, памятуя о ее письме, о котором рассказал ему Тор, Уиллем решил, что, должно быть, выдумал Эллисон. Может, и выдумал. Может быть, он так сильно постарался, что спроецировал ее прямо сюда, в дядину квартиру, где она сейчас сидит, закинув ноги ему на колени.

Как это случилось? Он смутно помнит, как взял ее за лодыжки и перекинул ее ноги через свои, небрежно, словно одеяло. Но как-то уж чересчур смутно… Все это похоже на сон и одновременно так реально. Так может сделать каждый: положить себе на колени ноги Эллисон.

– Ты потрясающе играл, – говорит Эллисон. – Восхитительно. Ты словно был Орландо.

Уиллем всегда чувствовал свою душевную близость с Орландо, скорбящим молодым человеком, влюбленным в девушку, которая появилась и исчезла, словно дым. Но потом вернулась. (И Эллисон вернулась.)

– Я всегда считала тебя прекрасным актером, – продолжает Эллисон. – Даже в прошлом году, когда мы впервые встретились, но в этом спектакле ты превзошел себя.

Когда они впервые столкнулись, Уиллем играл в «Двенадцатой ночи» с Уиллом в роли Себастьяна. Уиллем и Эллисон не обменялись тогда даже словом, но в конце пьесы он бросил ей монету. Это был всего лишь легкий флирт… Уиллем и подумать не мог, что все так обернется.

– Этот год меня многому научил, – признается он.

Когда Эллисон улыбается, Уиллем вспоминает, как выглядит восход солнца. Один луч, еще один, а потом ярчайшая вспышка. Восход солнца – одна из тех вещей, которую можно наблюдать всю свою жизнь, и каждый раз восхищаться ею снова. Может быть, поэтому улыбка Эллисон кажется Уиллему такой знакомой. Ведь он видел много восходов.

Нет, не поэтому.

Эллисон тем временем вспоминает обо всем, связанном с Уиллемом. Почему именно он? Все, что она сама или другие ей говорили, – безумное увлечение, романтичный воздух Парижа, хорошая актерская игра или зов плоти, – больше не выдерживает никакой критики. Ведь она помнит все детали, и так ясно, и так по-новому. Ничего из этого не может быть причиной. Даже сам Уиллем не может быть причиной. Дело в Эллисон. В том, какой она может быть с ним.

В тот день все казалось ей таким особенным: она могла быть честной, смелой, может быть, даже немного глупой. В последние несколько недель, которые Эллисон одна провела в Европе, она замечательно всему этому научилась. Теперь она прекрасно знает эту новую себя.

– И меня этот год многому научил, – заключает Эллисон.

Они рассказывают друг другу, что с ними произошло за последнее время. Что-то они оба уже знают. Например, что у Уиллема было сотрясение мозга. Эллисон угадала, что его избили скинхеды; а она тогда сбежала обратно в Лондон. В тот день они так и не успели узнать настоящие имена, полные имена друг друга, не обменялись даже электронной почтой. Теперь они это исправляют. (Уиллем Шило Де Руитер. Эллисон Ли Хили.) Эллисон рассказывает Уиллему о письме, которое она написала ему в марте прошлого года, когда наконец позволила себе подумать, что, возможно, не случилось ничего дурного, и, скорее всего, Уиллем все еще ищет ее.

Уиллем же признался Эллисон, что узнал о существовании письма лишь в прошлом месяце. Он пытался его найти и только вчера узнал, что в нем.