— Слежку, ну-ну.

Маккенна кивнул.

— И сколько же в тебе дерьма, на целый амбар хватит. — Дэнни сошел со ступенек. — И я к их редакции сегодня даже близко не подойду. Мы встречаемся в ресторане.

Маккенна кивнул:

— Ладно, ладно. Моя служба тебе обеспечит кое-какое прикрытие, чтобы большевики на тебя не косились. Порадует тебя это?

— Что за прикрытие?

— Ты ведь знаешь моего Гамильтона?

Дэнни кивнул. Как же, Джерри Гамильтон. Джерсийский Джерри. Сущий головорез. От тюремной камеры его защищает лишь полицейский значок.

— Знаю.

— Сегодня вечером смотри в оба и будь готов.

— К чему?

— Когда это случится, ты поймешь к чему, уж поверь мне. — Маккенна встал и отряхнул пыль с брюк. После взрыва она без конца сеялась и сеялась откуда-то сверху. — А теперь пойди приведи себя в божеский вид. У тебя на шее струйки крови засохли. И ты весь в пыли. Что волосы, что лицо. Как бушмен, из тех, которых я видел в книжках с картинками.

Подойдя к ресторану, Дэнни обнаружил, что дверь заперта, а окна закрыты ставнями.

— Он не работает по воскресеньям. — Натан Бишоп выступил из полутемного дверного проема под слабый желтый свет ближайшего фонаря. — Я забыл.

Дэнни окинул взглядом пустую улицу:

— Где товарищ Фраина?

— Там, куда мы сейчас направляемся.

— А-а…

— Вы от рождения тугодум или с недавних пор?

— От рождения.

Бишоп вытянул руку:

— На той стороне машина.

Дэнни теперь и сам увидел: «олдсмобиль», за рулем Петр Главяк, взгляд устремлен прямо перед собой. Вот он повернул ключ зажигания, и рокот тяжелого мотора разнесся по улице, эхом отражаясь от стен.

Подходя к автомобилю, Натан оглянулся через плечо:

— Вы идете?

Дэнни надеялся, что люди Маккенны где-то рядом, а не надираются в каком-нибудь баре за углом, прежде чем отправиться в ресторан. Он представил себе картину: Джерсийский Джерри и еще какой-нибудь громила с оловянным значком рядового торчат возле темного ресторана, один пялится в адрес, который вывел на собственной ладони, и потом качает головой с озадаченностью пятилетнего ребенка.

Дэнни сошел с тротуара и двинулся к машине.

Они миновали несколько кварталов, а когда свернули на Харрисон-авеню, начался легкий дождик. Петр Главяк включил «дворники». Как и вся машина, они были тяжеленные, и их шлепанье, туда-сюда, болезненно отдавалось у Дэнни в груди.

— Не вижу сегодня оживления, — произнес Натан.

Дэнни посмотрел на Харрисон-авеню, на пустые тротуары:

— Ну да. Так ведь воскресенье.

— Я говорил о вас.

Ресторан назывался «Октябрь» — это единственное слово было написано на двери красными буковками, такими мелкими, что Дэнни, за последние два месяца проходивший мимо заведения несколько раз, даже не замечал их. В зальчике три столика, но накрыт был только один. Натан подвел к нему Дэнни.

Петр запер входную дверь на щеколду и уселся рядом с ней, положив на колени свои большие руки.

Луис Фраина стоял у крошечной стойки и быстро говорил в телефонную трубку по-русски. Он кивал и что-то яростно царапал в блокноте. Официантка, полная женщина лет шестидесяти, подала Натану с Дэнни бутылку водки и корзинку с черным хлебом. Натан налил по рюмке и поднял свою; Дэнни последовал его примеру.

— Будьте здоровы, — произнес Бишоп.

— Как? Тост не по-русски?

— Боже милостивый, конечно нет. Знаете, кем русские считают западных людей, которые умеют говорить по-русски?

Дэнни покачал головой.

— Шпионами. — Натан снова наполнил рюмки. Похоже, он прочел мысли Дэнни: — А знаете, почему Луис — исключение?

— Почему?

— Потому что он — Луис. Попробуйте хлеб. Очень вкусный.

Русская речь у стойки зазвучала громче, затем раздался неожиданно сердечный хохот, и Луис Фраина повесил трубку, подошел к столику и налил себе.

— Добрый вечер, джентльмены. Рад, что вы сумели прийти.

— Вечер добрый, товарищ, — отозвался Дэнни.

— Вы тот писатель. — Фраина протянул руку.

Дэнни пожал ее. Пожатие у Фраины было крепкое, но не настолько, чтобы казалось, будто он пытается что-то доказать.

— Рад познакомиться, товарищ, — произнес Дэнни.

Фраина сел и налил себе еще водки.

— Давайте пока избегать обращения «товарищ». Хотя я прочел вашу работу и в вашей идейной убежденности не сомневаюсь.

— О’кей.

Фраина улыбнулся. Вблизи он излучал тепло, на которое не было и намека в его выступлениях в зале «Свиного брюха», среди восторженных почитателей и приверженцев.

— Западная Пенсильвания, верно?

— Верно, — подтвердил Дэнни.

— Что привело вас в Бостон? Путь неблизкий. — Он оторвал кусочек хлеба и бросил его в рот.

— У меня здесь жил дядя. Но он уже куда-то уехал.

— Он был революционером?

Дэнни помотал головой:

— Сапожником.

— Значит, он мог уехать в хороших сапогах.

Дэнни наклонил голову и улыбнулся.

Фраина откинулся на спинку кресла и помахал барменше. Она улыбнулась и исчезла в задней комнате.

— Давайте есть, — предложил Фраина. — О революции поговорим после.

Они съели салат с уксусом и подсолнечным маслом, который Фраина называл «сведжие овошчи». Затем последовали «драники» — картофельные оладьи, и «жаркое» — говядина, опять-таки с картошкой. Дэнни не знал, чего ожидать, но еда оказалась довольно вкусной, куда вкуснее, чем похлебка, которую каждый вечер подавали в «Свином брюхе».

Ему с трудом удавалось сосредоточиваться на разговоре из-за звона в ушах. Он слышал лишь половину из того, что говорилось, а на другую половину реагировал улыбками или покачиванием головы, когда это казалось уместным. Однако его сильнее отвлекала не частичная потеря слуха: у него, в который раз за последнее время, возникло ощущение, что такая работа ему не по душе.

Сегодня из-за него погиб человек. Он заслуживал смерти, но Дэнни волновало не это. А то, что убил его — он. Два часа назад. Стоял посреди улицы и палил в него, как в дичь. В голове у Дэнни до сих пор звучали визгливые вскрики Федерико Фикары. Он до сих пор видел, как пули входят в его тело: одна — в колено, другая — в зад, третья — в живот. Любое ранение мучительно, но первое и третье — особенно.