– Значит, я вам понравилась до того, как вы взяли чашу?

– Да… Это важно?

– Возможно.

Она поигрывала поднятой дубовой веточкой, на которой держалась розетка желто-коричневых листьев. Дуб – дерево Борнов, но он растет и здесь, здесь много чего растет. Женщина остановилась и провела пальцами по лицу, будто снимая паутину.

– Генерал, вы верите в договор с… их в разных местах называют по-разному, но они все-таки твари.

– Я не знаю, во что я верю! Наверное, что-то такое есть, только я не задумывался. Я воевал всю жизнь, кроме самого начала… Мой единственный договор – присяга. Странно звучит, я понимаю… Нет, у меня были женщины, если вдруг вы об этом, но я большинство и вспомнить-то не могу.

– Разумеется, были. – Ирэна шире распахнула свои поразительные глаза. – Мне не важно, что было у вас, я боюсь того, что было у меня. Я, как дурочка из сказки, сама не знаю, что сказала…

– Что-то случилось? – Создатель, какой глупый вопрос, под стать задавшему его глупцу! – Я могу помочь?

– Я не знаю, в том-то и беда. – Она поднесла ветку к лицу, будто желая защититься. – Если бы вы увидели меня раньше, если бы хотя бы привезли Гирке… Впрочем, нет, тогда было бы еще хуже!

– Ирэна, ради Создателя!.. Объясните понятно, иначе я свихнусь. Я ничего не могу просить, просто помните, что есть такой… генерал, для которого вы – всё.

– А как же присяга?

– Тогда – всё, кроме присяги.

– Вы честны, я тоже попробую. Я в юности имела глупость влюбиться в одного из ваших кузенов. Мало того, я сделала нечто для нашей семьи чудовищное: призналась в своем чувстве. Герой моих снов удивился, что-то забормотал… Ему было неприятно и странно, я попыталась сохранить лицо – можно подумать, это было возможно – и ушла. Мне было больно, но любовь из души вытекла, как из треснувшей чашки. Нет, зла я Роберу не желала, зачем?

Потом был весь этот ужас с мятежом, отцу чудом удалось остаться в стороне. Если бы Окделл дожил до суда, нам пришел бы конец. Эгмонт, доказывая, что всегда вел себя как рыцарь, выдал бы всех, кто когда бы то ни было участвовал в алисианских заговорах. Не из страха, а чтобы о нем не подумали дурно… Нас, и не только нас, сам того не ведая, спас Алва, хотя, возможно, Ворон как раз знал, что делает. Валентин считает именно так, а брат ошибается редко, реже нас всех. Но я хотела сказать о другом. Сперва объявили, что все ушедшие к Ренквахе Эпинэ погибли, потом оказалось, что Робер выжил.

Значит, Робер Эпинэ. Кузен, на которого ты, по всеобщему мнению, похож. Единственный уцелевший, и, судя по всему, хороший человек.

– Что ж, сударыня, я вас понял…

– Поняли? Как можно понять человека, который не понимает сам себя? Который еще ничего не сказал? Я приняла предложение Альт-Вельдера, потому что любовь от меня отвернулась, но жизнь на этом не кончилась. Семья нуждалась в нашем браке, а семья, граф, это так много… Я знаю о вашем несчастье, вам было очень плохо, неудивительно, что вы не заметили свободы, которую получили, но я продолжаю увиливать. Мы, спруты, очень скользкие, этого у нас не отнять. Вы готовы слушать дальше?

– Да.

– Осталось совсем мало. Альт-Вельдер был со мной безупречен, а я… боюсь, это я убила его. Невольно, но убила.

– Ирэна, не шутите так! Ойген… Райнштайнер вынюхал здесь все. Когда он говорил про вас, я чуть с кулаками на него не бросался, зато теперь известно точно, кто и где был… Вы не могли никого убить!

– Все не так просто. – Она вновь говорила тихо и отрешенно, будто называя цветы. – Пожалуйста, дослушайте… Баронесса Вейзель обожала своего Курта, но своих детей она любила бы, кто бы ни был их отцом, я же… Я знала, что детей Альт-Вельдера любить не смогу. Я боялась и не хотела рожать, пила траву, лгала… Так и жила, пока мужа не привезли с Мельникова луга. Разумеется, я ухаживала за ним, ведь это было моим долгом. Однажды ночью я поняла, что, лишая человека наследников, поступаю подло и нарушаю данную у алтаря клятву. В Альт-Вельдере есть поверье про источник в лабиринте – туда несут подарки и просят помощи. У меня было ожерелье, которое я очень любила, хотя вообще к драгоценностям равнодушна.

Утром я бросила его в воду, оно опустилось на дно… Вы видели этот пруд, в солнечный день там разглядишь каждый камешек. Я смотрела на уже не мои изумруды и думала, как хорошо любить, просто любить и быть нужной тому, кто нужен тебе. Я вспоминала Робера Эпинэ, его лицо, улыбку, манеру говорить, представляла, каким он стал сейчас… Кажется, у меня мелькнули мысли о вдовстве, о том, что Валентин свободен от прошлого, а я привязана к мужу и безумной сестре.

Меня застигла сбежавшая от слуг Габриэла, она вела себя ужасно… Для нее я была тюремщицей, предательницей, самым страшным врагом, но она оставалась моей сестрой, родной кровью. Габриэла как-то поняла, чего я искала в лабиринте. Я бросилась прочь, она осталась на месте и продолжала кричать мне в спину. На четвертый день Гирке зачем-то пошел в лабиринт и утонул, потом погибла Габриэла и появились вы. Теперь понимаете?

– Нет. – Жермон в самом деле ничего не понимал. – Нет, сударыня.

– Что-то, что здесь живет, разом освободило меня от нелюбви и долга, а затем привело сюда вас, такого похожего на мою девичью любовь. И вы меня полюбили. Вы ли, Жермон? А если это игра закатной твари? Она дает мне все, чего я хотела, и тут же отбирает, потому что я становлюсь убийцей, а вы просто околдованы. Если б не это, вы смотрели бы на меня, как некогда Робер, и не знали, что говорить забывшей гордость женщине.

– Закатные твари!..

– Они. – Ирэна вновь была спокойна. – И они меня не отпустят. Раньше я думала, в моей жизни не будет ничего страшней Габриэлы.

– Сударыня, мне плевать, околдован я или нет! Если это устроила тварь, спасибо ей, но… Вы же сами мне говорили, сами!

– Что я говорила, генерал?

Как же она сжимает эту ветку, и этот взгляд… Сразу и озеро, и небо, и зима!

– Этот Лорио или как его?.. Нечисть не полезла в его любовь, значит, ей это не под силу, и вообще дело не во мне, а в вас. Вы сможете меня полюбить? Или я слишком похож на кузена?

– Не слишком. Последние годы я видела больше цветов, чем лиц. Можно любить хризантемы и не любить йернские шары, но это не значит, что все хризантемы одинаковы. Так и лица… Мне не нравился Гирке, мне не нравится Райнштайнер…

– А Савиньяк? – Вопрос был чудовищен, как и весь разговор.

– Он слишком похож на членов нашей семьи, чтобы с ним рядом спокойно дышалось. Я попробовала сказать ему то, что считала правдой, и не смогла, а вам сказала сразу же. Я почти люблю вас, генерал. Почти, потому что не знаю, кем же я здесь стала!

– «Почти» мне хватит… Вы будете моей женой?

– Как же вы быстро…

– Я командую авангардом, сударыня, медлить мне не положено. Да или нет?