омусульманились вы, товарищ старший лейтенант.

— Три жены — это ж одеть, обуть надо! — засмеялась Антонина.

— Ничего, как-нибудь справлюсь! Не цепляйтесь к словам-то, — отшучивался Вострецов, помогая девушкам забраться в бронетранспортер.

По каменистой проселочной дороге машина неслась грохоча, переваливаясь с борта на борт, разговаривать было почти невозможно. Со слов старшего лейтенанта Павлина поняла только, что раны у женщины совсем не леченные, возможна гангрена. Старалась припомнить все, что могло сейчас пригодиться: и занятия в медицинском училище, и действия врачей на операциях… Конечно, до самостоятельных операций они с Тоней не доросли, а уж помощь-то оказать сумеют.

Обогнув опасные заросли тутовника (из этих зарослей душманы обстреляли кишлак), машина вынеслась к окраинным постройкам и резко затормозила. Девушки оказались в столь необычной обстановке, что поначалу даже растерялись немного. Мгновенно собралась на улице толпа бедно одетых, хмурых людей. Дехкане с удивлением, с недоверием разглядывала русских женщин в странной зеленой одежде. Женщины-сарбазы — такого здесь еще никто не видел! Две женщины среди мужчин — какое бесстыдство!

Суетился муж раненой — молодой, небритый, в рваном халате. Глаза у него были воспаленные и безумные. Он разгонял мальчишек, скрывался в доме, опять выскакивал. Павлина подумала: очень переживает за свою жену.

Пока медсестры готовили для осмотра раненой комнату, пока мыли руки и переодевались в халаты, старший лейтенант Вострецов навел на улице полный порядок. Один бронетранспортер занял позицию за домом, развернувшись в сторону зарослей тутовника. Второй — перед домом. Разведчики в пятнистых рыже-зеленых халатах оцепили двор. Жители не восприняли эти действия как враждебные. Наученные горьким опытом, они знали, что подобные меры безопасности просто необходимы, так как душманы могут появиться в любую минуту, могут открыть огонь, не считаясь с тем, что здесь оказывают помощь раненому человеку. Более того, бойцы местного отряда самообороны, оттеснив жителей, создали внешнее кольцо оцепления, некоторые залегли с оружием среди камней. Сержант Ширинбаев перевел слова старика хозяина дома: пусть ханум не беспокоятся, весь кишлак знает, что отец, муж и брат пострадавшей поклялись убить всякого, кто попытается помешать лечению.

Раненую внесли в комнату. Даже на ощупь — температура у нее была высокая. Лицо воспаленное, с темными провалами глаз. Женщина стонала вымученно, негромко. Павлина решительным жестом приказала мужу удалиться. Одна нервозность от него и никакой пользы. А пожилому, спокойному брату велела остаться. Пусть смотрит, как обрабатывают раны, может, сам потом хоть что-нибудь сделает…

Раны были неопасными, во всяком случае, сами по себе не смертельными. Вероятно, женщина стояла боком к стрелявшему: одна пуля попала в руку над локтевым сгибом, другая пробила грудь ниже соска, а третья скользнула под грудью, распоров кожу. Но как они выглядели, эти раны! Ничего подобного Павлина даже представить себе не могла. Сверху — тряпка. Потом какие-то листья. Все это в сгустках запекшейся крови, в гное. Девушка засомневалась: не поздно ли, не началась ли гангрена? Надо, однако, сделать все возможное.

Женщина застонала громче, ей было больно. Брат, застывший у двери, был настолько бледен, что Павлина боялась: не грохнулся бы он на пол в обмороке. Оборачивалась, привлекала его внимание, показывала: вот так надо промывать рану, так перевязывать. Ты видишь? Ты сможешь? Говорила она по-русски, примешивая те немногие слова, которые знала, но мужчина, кажется, понимал. Даже руки у него двигались, повторяя движение рук медсестры.

— Ей легче, — сказала Пава. — Вот и глаза открыла.

— Еще бы не легче, — подтвердила Тоня. — Столько убрали с нее… Не раны — клоака какая-то…

— Заканчивай, а я посмотрю, что из медикаментов оставить.

— Ты не очень-то, — забеспокоилась Тоня. — Лишнего нет, а впереди всякое может быть.

— Понадобится — найдем! — заверила Пава, доставая из сумки бинты и лекарства.

Позвав сержанта Ширинбаева, девушки с ого помощью подробно проинструктировали брата пострадавшей и еще какую-то женщину, не снявшую паранджи. Объяснили, когда перевязывать, какие лекарства давать. Ширинбаев записал бы, но дехкане были неграмотны.

Когда вышли из дома, увидели, что во дворе приготовлено угощение — миски с лепешками, с фруктами. Павлине совсем не хотелось есть. Ее даже мутило слегка. Еще стояли перед глазами гнойные запущенные раны, еще ощущала тяжелый запах разложения. Она устала. Но физически, не от работы, а от пребывания в непривычной обстановке. Скорей бы к своим, в общую колонну, в просторную кабину грузовика к доброму и улыбчивому Ване Сказычеву. Эта кабина представлялась ей сейчас словно бы уголком родного дома, со знакомыми запахами, с надписями на нашем языке, с рычагами и приборами, сделанными где-то на Волге или на Каме. Наверное, только далеко от Родины возникает столь острое чувство приверженности ко всему нашему.

— Лучше не надо, — сказала Павлина сержанту Ширинбаеву.

Но тот, насупившись, попросил:

— Не обижай старика. Он небогатый человек, но выставил все, что есть в доме, в знак уважения.

Девушки сели на ковер против седобородого хозяина, а тот, пробормотав какие-то слова, коричневой рукой со скрюченными пальцами поднес каждой наполненную чаем пиалу. Ширинбаев сказал, что он не все понимает у старика, но главное ясно — хозяин от всего сердца благодарит русских ханум и желает им долгой, счастливой жизни.

За дувалом гудели двигатели бронетранспортеров, слышались голоса разведчиков. Быстро вошел во двор старший лейтенант Вострецов, окинул взглядом живописную группу на ковре, сказал весело:

— А что, дорогие гости, не надоели ли вы хозяевам. — И Ширинбаеву: — Объясните — нам пора. Дорога дальняя и небезопасная.

Старик закивал понимающе.

Толпа на улице расступилась перед девушками, образовав коридор. Почтение и уважение было на лицах дехкан.

— Знаете, чему они удивляются? — на ходу объяснил Вострецов. — Приехали издалека, горючее жгли, перевязку сделали, медикаменты оставили — и все бесплатно. Не укладывается это у них… Ну, по коням!

Солнце ярко освещало раскинувшуюся впереди равнину с зарослями кустарника, с редкими одинокими деревьями. Куда ни посмотри — ни одной живой души. Кустарник, глыбы камней, снова кустарник. Бронетранспортеры шли по едва заметной дороге, потом свернули в сухое русло. На Павлину удручающе подействовал суровый, однообразный пейзаж. Тут ведь и заплутаться недолго, и на душманов нарваться. Вострецов, вероятно, почувствовал беспокойство Павлины. Внимательно посмотрел на нее, на Тоню, улыбнулся.

— Прочь сомнения, спасительницы! У нас проводники надежные, из местных охотников, — показал он на головную машину, в которой с автоматами наготове сидели трое афганцев и среди них — муж пострадавшей женщины.

— Очень уж мрачно тут. Глянь, Тоня, — обратилась Павлина к подруге. — Эти камни — словно застывшие животные. Вон тот похож на верблюда. Дальше — мамонт на боку и хобот вытянул. А помельче — будто стадо баранов.

— Похоже, — согласилась