Милбанк, подходя к двери и беря в руки пластину, которая была выставлена на солнце. – Факты – упрямая вещь, и лучшее, что мы можем сделать, это выстроить теорию в соответствии с ними.

Он открыл раму и опустил отпечаток в ванну с хлоридом золота, чтобы тонировать его перед закреплением.

– А пока, – заметил он, протягивая мне объемистый альбом, – взгляните на это портфолио и скажите мне, что вы думаете о его содержимом.

Я перевернул его и рассмотрел одну за другой три или четыре дюжины восхитительных фотографий, выполненных в лучшем стиле известного художника. Я был удивлен и обрадован увиденным, но, зная источник, из которого они были получены, мое восхищение смешивалось со значительной степенью благоговения. Я понял, что передо мной череда сцен, произошедших много лет назад в древнем соборе Сан-Ксавьер-дель-Бак. Тем не менее, четкость очертаний, ясность контуров, изысканность отделки были такого характера, что не оставляли сомнений даже у самого малого знатока искусства, что они выполнены с натуры. Величественные экклезиасты, иезуиты с кроткими лицами, крупные и грузные францисканцы, хористы с ясными лицами, монахини в сермяжных одеждах, сверкающие украшения были изображены такими, какими они существовали в действительности. Поднятый посох, дымящееся кадило, коленопреклоненные индейцы – все это было в этой странной картинной галерее, дивной и неповторимой. С любопытством, сродни благоговению, я перелистывал страницы этого странного альбома. Ни одна сцена не была похожа на другую, и хотя Милбанк заверил меня, что они были подшиты в том порядке, в котором были сделаны, персонажи и одеяния сцен, казалось, сменяли друг друга в случайном порядке. Например, на одной из фотографий стоял пожилой падре, но с физиономией с ярко выраженными носом и подбородком, которую я сразу же узнал в молодом аколите следующего изображения.

– Тепло, мой дорогой сэр, ничего, кроме тепла, – прохладно объяснил Милбанк. – Иногда я перескакиваю через столетие за пять минут. Возраст моих картин зависит от количества тепла, которое воздействовало на стену, или от продолжительности времени, прошедшего до того, как я выставил пластину после этого.

– Но предположим, – сказал я, – что ваша стена не целая – что тогда? Ваши записи будут потеряны.

– Я так и предполагал, – ответил он, – ведь поверхностные рассуждения естественно приводят к такому предположению. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что пластина, намеренно направленная на часть стены, с которой отвалилась не только штукатурка, но и два или три дюйма твердого саманного камня, дала мне такие же хорошие результаты, как и вся часть по бокам пролома. На картине не было ни малейшего изъяна – ничего, что свидетельствовало бы о том, что первоначальное изображение было утрачено из-за несчастного случая.

– Это еще более удивительно, – сказал я, – но как вы это объясняете?

– Я думал над этим, – ответил Милбанк, – и пришел к выводу, что атомные смещения не поверхностны, а проходят прямо через вещество, на которое они воздействуют, точно так же, как, по известному выражению, годовые кольца сохраняют одинаковый контур в каждой части распиленного бревна. А почему бы и нет? Атомы лежат так бесконечно близко друг к другу, что для изменения их расположения требуется применение более тонкой силы, чем простое сцепление. И, – продолжал он с большим оживлением, чем прежде, – неужели вы полагаете, что природа настолько плохой мастер, что позволит потерять свои записи из-за такой ничтожной случайности, как разрушение части вещества или даже всего вещества, которому были переданы световые впечатления от сцен, разыгранных под ее покровительством? Помните, что световые волны исходят от каждой сцены, от каждого тела, составляющего эту сцену, не в одном направлении, а во всех. Отпечаток этих световых волн одинаков для всех и проникает в сердце каждого. Дерево, скала, горный склон, земля, само небо – это скрижали, на которых она пишет все, что прошло под их взором. Пока на нашей планете существует хоть что-то, запись всех деяний записана на всех тех из них, которые находились в зоне вибрации действий – все, что нужно узнать, это как расшифровать запись. Я указал путь. Но пусть сама планета разрушится – разве тогда записи будут потеряны? Нет, ничего не будет потеряно. Светящиеся электронные волны уходят в пространство из каждой точки, от каждого объекта, еще до того, как эта планета перестала быть просто сплошной сферой газа. Они не потеряны. Они все еще накатывают и разбиваются на бесчисленных далеких и несметных звездных берегах. И каждая из них еще будет прочитана – естественным образом, мой дорогой сэр, естественным образом. В том, на что я указал, нет ничего мистического. Все может быть объяснено к вашему удовлетворению и сведено к простому естественному закону. Я просто хочу, чтобы вы осознали этот факт.

– Я не могу не удивляться, – сказал я, поразмышляв минуту или две над необычными открытиями, свидетелем которых я был, – простоте действия, с помощью которой были получены эти результаты.

– Простота, мой дорогой сэр, – ответил Милбанк, – это главный закон природы. Чем проще мы делаем наши машины, наши изобретения, наши нравы, наши законы, тем ближе мы подходим к общему счастью и точной истине. Не стоит недооценивать вещь или человека из-за их простоты. Сложность ведет к ошибке, а ошибка – к печали.

Я посмотрел на часы. Было полпервого. И, пообещав Милбанку, что непременно опубликую его необыкновенное открытие, когда доберусь до Сан-Франциско, я тепло пожал ему руку, сел на свою лошадь, которую тем временем подвел к двери один из папаго сестры Терезы, и неторопливо поскакал в Тусон. Из некоторых намеков, которые он сделал во время нашего разговора, я понял, что он намерен остаться в Аризоне на некоторое время и попытаться, фотографируя Касас-Грандес и другие достопримечательности подобным образом, прийти к определенному знанию о древних расах, населявших плодородные долины рек Колорадо, Гила и Салинас за столетия до постройки Сан-Ксавьера. Я не мог не размышлять о том, как полезно открытие моего друга для прояснения многочисленных исторических сомнений, пока поезд медленно двигался по пустыне. Например, насколько богаты точной историей сцены, изображенные на Капитолии в Вашингтоне, лондонском Тауэре, Лувре в Париже, Колизее в Риме, цоколях Акрополя, сладострастных изгибах Альгамбры, пирамидах, перистили Карнака, разрушенных столбах Персеполиса и всех других точках человеческого интереса, в которых, согласно теории Милбанка, и, несомненно, его практике, также можно было бы сделать так, чтобы перед современными глазами предстали чудесные сцены и секреты прошлого. Я также не мог не думать о том, какую помощь открытие моего друга окажет в раскрытии темных деяний, если его просто применить к голому и неопровержимому свидетельству стены, ведь