— Понимаю, — сказал я, поскольку мне много раз доводилось слышать рассказы Лайзы о политиканстве в научных кругах.

— Такое положение, повторяю, сложилось даже в чисто исследовательских учреждениях. Когда же дело доходит до коммерческих институтов с их акциями и патентами, то получить доступ к информации становится еще сложнее. Чтобы патентная заявка была удовлетворена, компания должна доказать свой приоритет и что ранее подобных достижений в мире не имелось.

— Но в таком случае все компании в сфере биотехнологий должны оберегать свои секреты.

— Да, в определенной степени это и происходит. Однако у себя в «Бостонских пептидах» мы не превращали' секретность в культ. Конечно, мы не делали глупостей, способных помешать нам получить патент, но главной нашей задачей была победа над болезнью Паркинсона, и мы делились информацией с другими исследователями. Однако мы делали это так, чтобы не поставить под угрозу наш основной проект.

— Так в чем же проблема?

— Политика «Био один» в этой области коренным образом отличается от нашей. Вся их работа пронизана доведенной до абсурда идеей секретности. Ученые там трудятся в десятках групп, контакты между которыми запрещены. Результаты их исследований передаются в центр, который делится информацией с остальными по принципу «минимально необходимых знаний». Такой принцип, как тебе, наверное, известно, практикуется в разведывательных службах.

— Но почему здесь?

— Разделяй и властвуй. Развивай соперничество среди сотрудников, и в атмосфере общей неуверенности ты добьешься наилучших результатов. Но самое главное в этой схеме то, что вся власть сосредоточивается в центре. Иными словами, в руках Томаса Эневера.

— Клизмы?

— Да, я слышал, что его так называют, — улыбнулся Генри. — Он единственный, кто точно знает, что происходит в компании.

— А как же Джерри Питерсон, президент?

— Я общался с ним, когда «Био один» съедала нас. Но он не имеет никакого представления о том, что происходит. Так же, как и ваш парень — Арт Альтшуль, кажется.

Переварив эту информацию, я сказал:

— Но сведения о каких-то аспектах деятельности фирмы должны становиться достоянием публики. Ведь ее акции котируются на рынке, не так ли? Кроме того, Управлению контроля пищевых продуктов и лекарств необходимо знать о результатах клинических испытаний.

— Да, конечно. Федеральное управление требует от нас множество документации. Но вся информация на эту тему сосредоточена в отделе клинических испытаний — наиболее секретном подразделении фирмы. Отдел подчиняется непосредственно Эневеру и ни перед кем, кроме него, не отчитывается.

— Что представляет собой Эневер? Я видел его всего лишь раз. Лайза говорила, что несколько лет назад его уличили в фальсификации научных данных.

— Этого так и не удалось доказать, — ответил Генри. — Он опубликовал статьи с результатами кое-каких экспериментов, доказывающих, что «Невроксил-3» замедляет образование свободных радикалов в ткани мозга жертв болезни Альцгеймера.

— «Невроксил-3» был предтечей «Невроксила-5»?

— В некотором роде да, — сказал Генри. — Так или иначе, но другие исследователи не смогли воспроизвести полученные Эневером результаты, и год спустя тот был вынужден опубликовать статью, в которой признавал ошибки при проведении эксперимента. Это вызвало небольшой переполох, но никто так и не сумел доказать, что Эневер сознательно манипулировал данными.

— Что, по-твоему, тогда произошло?

— Думаю, Эневер не устоял перед опасностью, которая всегда преследует всех ученых. Он так хотел получить определенные результаты, что проигнорировал противоречащие его выводам факты.

— Да, теперь я понимаю, почему Лайзе это не понравилось. Но почему ее уволили?

— Ты же знаешь Лайзу. Она стала задавать разнообразные вопросы.

— О «Невроксиле-5»?

— Да.

— А что в нем не так?

Генри откинулся на спинку стула, помолчал и ответил:

— Лично я считаю, что с «Невроксилом-5» все в порядке.

— А Лайза? Что думала она?

— Лайза уговорила Эневера предоставить ей некоторые данные по «Невроксилу-5». Ей очень хотелось знать, можно ли использовать этот препарат для лечения болезни Паркинсона. Получив эти данные, она вдруг стала задавать вопросы о чистоте экспериментов. Ты же знаешь Лайзу. Она не успокоится до тех пор, пока не получит ответы на все интересующие ее вопросы. — Генри улыбнулся и продолжил: — Тебе известно, как с ней обращаться, а Эневеру терпения, видимо, не хватило.

— И он ее уволил?

— Да. Твоя жена не смогла остановиться. Я пытался уговорить ее плюнуть на это дело, но она отказывалась прислушиваться к голосу рассудка.

— И что же ее особенно беспокоило?

— Этого я тебе сказать не могу, — ответил Генри, внимательно глядя на меня.

— Что значит «не могу сказать»?

— Послушай, Саймон, «Невроксил-5» является сердцевиной всех исследовательских программ «Био один». Впрочем, это тебе прекрасно известно. Я не имею права тебе сказать о препарате ничего такого, чего не было бы известно публике. Особенно учитывая то, что все это лишь домыслы.

— Значит, ты полагаешь, что озабоченность Лайзы — просто пустые подозрения?

— Да. Лайза обладает непревзойденной интуицией при выборе направления исследования, но иногда забывает о том, что является ученым. Если вы проверяете гипотезу и обнаруживаете, что данные эксперимента ее не подтверждают, то ваши построения перестают быть гипотезой, превращаясь в пустопорожние домыслы.

Подобные лекции мне уже приходилось выслушивать. С ними выступала передо мной Лайза. В том, что ее критические постулаты были на сей раз использованы против нее, я увидел злую иронию.

— Значит, данные не подтвердили ее гипотезу, в чем бы она ни заключалась?

— По моему мнению — нет, — ответил Генри.

Не являясь ученым, я полностью доверял интуиции Лайзы.

— Саймон, мне очень хочется, чтобы Лайза сейчас работала со мной, — продолжал Генри. — Но все изменилось с тех пор, как «Бостонские пептиды» утратили свою самостоятельность. Не думаю, что Лайза привыкла бы к этим изменениям. Она получила прекрасную работу у Меттлера в Стэнфорде. Убежден, там она будет более счастлива, чем была бы, оставшись здесь. Мне очень хотелось бы последовать ее примеру, но я должен довести дело «Бостонских пептидов» до конца.

— Лайза испытывала к тебе огромное уважение, Генри, — сказал я, поднимаясь. — Но это было еще одно из ее многочисленных заблуждений. Прощай.

Генри от изумления и возмущения не знал, что ответить, и ему не оставалось ничего, кроме как беспомощно помаргивать за линзами своих огромных очков. Возможно, я вел себя с ним слишком резко, но мне на это было плевать. Лайза нуждалась в помощи, а Генри ей в этой помощи отказал.