В принципе, от машины нужно было бы избавиться раньше. Слишком уж приметным выглядел наш «Defender» на улицах большого города; я подозревал, что мне его и подсунули-то, исходя из этих соображений. Но Давиду внезапно стало плохо, он побледнел и сидел, как-то неудобно скрючившись, обеими руками держась за живот. Через силу улыбаясь, он пытался уверить меня, что всё с ним в полном порядке, но я-то прекрасно видел, как обстоят дела на самом деле. Пришлось тянуть до последнего. А что такое — ехать по большому итальянскому городу на машине, пусть даже и вечером, это я уже знал по Милану. Чудное занятие. Только миновав Ponte Garibaldi и убедившись, что мы почти у цели, я вздохнул с облегчением.

Перекидав всё оружие в сумку, я натянул на себя трофейный бронежилет, а сверху напялил злосчастную футболку с трахающимся кабаном, уповая на то, что в сгустившейся над городом темноте пристально меня разглядывать никто не станет. Зато она была абсолютно «one size», и, выпустив её поверх брюк, я легко спрятал засунутый сзади за пояс пистолет. Чего, собственно, и добивался всем этим маскарадом. Элегантную голову Давида увенчала бейсбольная кепка, и, костюмированные таким вот экзотическим образом, мы двинулись в путь. Более всего меня сейчас волновало состояние Давида, мужественно ковылявшего рядом со мной. Похоже, что лучше ему не становилось.

На центральной площади Santa Maria Trastevere было по-вечернему шумно и оживлённо. Ярко горевшие фонари освещали её гуляющее и веселящееся население; в нескольких кафе, выходящих прямо на площадь, десятки людей умело и вкусно провожали остаток вечера за круглыми столиками. В воздухе пахло жареными каштанами, которыми прямо с жаровни торговал молодой чернокожий парень, бегали дети, в одном из уличных заведений, за символической оградой из низких столбиков с натянутой на них гирляндой, пронзительным голосом пел местный «Карузо», профессионально подыгрывая себе на гитаре. На ступеньках фонтана плотно сидели юные и уже не совсем юные влюблённые, в углу площади кучковались итальянские рокеры, ни в чём не уступающие «Ангелам Ада». Лениво прохаживались перепоясанные белыми ремнями карабинеры, и над всем этим базаром невозмутимо возвышалась умело подсвеченная церковь Святой Марии, построенная в триста каком-то году, насколько я помнил из когда-то читанного путеводителя. Большие часы на её башне показывали пять минут двенадцатого, и они, по-моему, не так уж сильно заблуждались.

Миновав площадь, мы ещё минут десять блуждали по крайне колоритной, но недостаточно приятной местности. Стоило нам чуть отойти от широкой и оживлённой Via Luciano Manara и углубиться в лабиринт узеньких и причудливо изогнутых улочек, зажатых между трёх— или четырёхэтажными домами, как всё вокруг разительно изменилось. Булыжная мостовая под ногами разом состарилась на несколько веков, освещение сделалось скудным, а стены домов приобрели крайне потасканный вид и цвет. Люди нам навстречу попадались всё реже, зато количество переброшенных через улицу верёвок с сохнущим на них бельём превосходило все разумные пределы. Но главное — запах! В воздухе витала ни с чем не сравнимая гамма ароматов, причудливо сочетавшая в себе запахи отбросов, жареной рыбы, лука, бензина, каких-то благовоний, просто дерьма, — в общем, добротный итальянский пинок по обонянию. Мне приходилось сталкиваться и с более колоритными сочетаниями, но бедняге Давиду стало совсем не по себе. Зажав нос платком, он едва шёл, поминутно останавливаясь, не то отдыхая, не то готовя свой желудок к акробатическому этюду. Слава Богам, мы уже были почти на месте.

— Постойте здесь, — тихо попросил я своего спутника, когда мы миновали дом номер 32. — Я быстро проверю, нет ли там оркестра и представителей муниципалитета, и вернусь.

Давид молча кивнул и прислонился к грязно-жёлтой стене дома, по-прежнему зажимая нос платком и страдальчески морщась. Стараясь двигаться как можно естественней, я неторопливо зашагал по разбитой каменной мостовой. Заблаговременно расстегнув сумку с оружием, которую держал в левой руке.

В доме номер 36 располагался крохотный магазинчик. Дверь была заперта и дополнительно перекрыта крупной решёткой. Решётки стояли и на двух окнах этого очага торговли, специализировавшегося на продаже искусственных цветов. Судя по всему, дела у хозяина шли очень даже «так себе». Больно уж запущенный вид имела лавочка — грязные окна, пыльные букетики на деревянных лотках, стоявших за стеклом, древняя вывеска. На которой, кстати, я и обнаружил подтверждение своей способности ориентироваться в трёх соснах. Понять первые два слова оказалось выше моего разумения, но фамилию «Longhi», написанную ниже, я узнал, не напрягаясь.

Квартира хозяйки находилась, похоже, на втором этаже, непосредственно над магазином. На окнах стояли давно не крашенные деревянные ставни, но сквозь огромные щели между ними пробивался неяркий свет. Я огляделся ещё раз. Тишина. Никогда не обманывавшее меня досель предчувствие деликатно молчало, да и вокруг не было ни единого намёка на возможную опасность.

Позади меня еле стоял на ногах Давид, где-то в перспективе, в недостаточно туманных далях, маячила пара-тройка «доброжелателей» типа бандитов Кольбиани и неизвестного русского киллера — словом, отступать было некуда. Велика Италия, но за спиной сплошная засада. Перекинув сумку через правое плечо и поудобнее ухватившись за скрытый в ней «Узи», я решительно надавил на кнопку звонка.

* * *

— Что она говорит? — Этот вопрос я задавал Давиду уже, наверное, раз сто. Синьора Лонги бесспорно была добрейшей души человеком, но, к сожалению, она не знала ни единого языка, кроме родного ей итальянского. Коммуникационные трудности начались буквально тут же, и ни конца ни края им не предвиделось.

— Она позвонила синьорине Бономи и предполагает, что та скоро приедет, — перевёл Давид почти десятиминутную речь нашей «домохозяйки».

Мысленно я стонал и плакал. Подобное многословие всегда доводило меня до исступления.

— А сейчас синьора предлагает вам принять душ, — продолжил лежавший на низкой кушетке Давид.

Синьора глядела на меня с материнской нежностью, согласно кивая головой. Положительно, у этой женщины было огромное сердце, переполняемое добротой и состраданием. Если бы она при этом ещё чуточку поменьше говорила…

— А вы? — поинтересовался я у своего спутника. — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже лучше. Мне ужасно неловко, из-за моей рассеянности вам пришлось нервничать. Нет, в самом деле, мне уже намного лучше.

Оказалось, что предусмотрительный Давид прихватил с собой несколько ампул с каким-то лекарством, как я сильно подозревал, чем-то типа морфина или другого сильного обезболивающего средства. Но впопыхах забыл шприцы и всю дорогу стеснялся мне об этом сказать. А в результате чуть было не отдал концы. Спасла его добрейшая синьора Лонги, быстро нашедшая в своём хозяйстве всё необходимое и собственноручно сделавшая Давиду инъекцию. Теперь он возлежал на антикварной лежанке в небольшой, заставленной старой мебелью комнате и с удовольствием портил своё здоровье, покуривая мои сигареты. Попутно он внимательно слушал синьору Лонги, а та, в свою очередь, с увлечением говорила, говорила, говорила… И это продолжалось уже третий час. Мне начинало казаться, что я схожу с ума.