— Постойте, тут, насколько я понимаю, две проблемы, — ответила Галина после паузы, когда поняла, что собеседница ждет совета и не собирается больше ничего говорить. — Дочь с вами не общается? Сколько ей лет, можно узнать?

— Двенадцать.

— Так что здесь удивительного? В этом возрасте многие дети становятся скрытными.

— Дети… — пробормотал голос. В нем слышалась горькая, плохо скрытая ирония. — Она уже не ребенок.

— Двенадцать лет — сложный возраст, — мягко произнесла Галина. — Девочка становится девушкой. У нее появляются тайны от матери, и это, конечно, трудно пережить. Молчание — не выход, разумеется. Вы пробовали поговорить с нею откровенно?"

— Я?! — женщина глухо хохотнула. — Да к ней подойти нельзя! Она от меня шарахается! Поэтому и в Новый год хочет меня бросить!

— А раньше вы всегда встречали его вместе?

— Всегда.

— Она просто растет, — после паузы сказала Галина. Это был сложный, ох, какой сложный вопрос. Все, что касалось подростков, было чревато серьезными последствиями. Дашь не тот совет — будешь мучиться. А как дать ТОТ — тот самый, который требуется? Что бы она посоветовала себе самой? Ведь Ольга тоже замкнулась. «Мы все забываем, какими были в их годы, как трудно росли и страдали из-за того, что видели. Но им-то пока нечего забывать. Они сразу выносят решение на наш счет — мы бесчувственные деспоты и с нами не о чем говорить. И виноваты при этом куда меньше нас!»

— Вы знаете тех, к кому она пойдет в новогоднюю ночь?

— Да… — вяло ответила та. — Девчонки. Из школы.

— Ну так, может, ей будет там веселее?

— Веселее, чем со мной, так? — внезапно разъярился голос. Галина слегка отстранила трубку от уха. Нет, эта женщина положительно раздражала ее. — Конечно, ей будет веселее! А я?! С кем я останусь?!

— С сознанием, что ваша дочь растет, — твердо сказала Галина. — А это ведь немало.

— Легко вам говорить!

— Я сама мать, — не выдержала Галина, которая в этот миг стала немногой Юлией. — И дочка у меня примерно ровесница вашей. И этот Новый год она тоже будет отмечать у друзей.

Ошибка, ошибка! Сейчас клиентка накинется на нее и начнет потрошить, выспрашивать, интересоваться личной жизнью! Да что с ней такое?! Неужели, впрямь, пора увольняться?!

Но женщина вовсе не заинтересовалась ее жизнью.

Она желала говорить о своей и тут же заявила, что не собирается никуда отпускать дочь. Пусть празднует дома!

— Но вы сказали, что дочка перестала с вами общаться, — напомнили Галина. — Не боитесь, что сделаете еще хуже? Вдруг она обидится?

— Она?! — задохнулась та. — На меня?! Я ради нее готова на все, я ради нее…

В трубке слышалось тяжелое дыхание. Галина поморщилась: «Вот так мы все, наседки… Я ради тебя сделала то, пожертвовала тем… А им какое дело? Будто берем их в заложники! Сами бы сперва добились всего, чего хотели, а потом наваливались на детей!» И все-таки она сделала еще одну попытку. Мягко, ласково постаралась объяснить раздраженной (впрочем, уже разъяренной) матери, что стоит все-таки отпустить девочку на праздник к друзьям, но конечно, только в том случае, если та уверена в них. Это не наркоманы? Там будут взрослые парни? Вообще, взрослые будут?

— Да не в этом дело! — закричали в трубку. — Она не хочет быть со мной! Боится меня, хотя я ничего ей не сделала! Стоит заговорить — отшатывается, будто я хочу ее ударить, и смотрит так страшно! Я же ей не враг!

Дона… Она…

— Погодите, — Галина слышала, что собеседница сдавленно плачет, и старалась говорить как можно спокойней, чтобы не спровоцировать рыдания. — У вас что-то вышло? Вы поссорились? Поспорили? Мне вы все можете сказать — я здесь за этим и сижу!

— Нет, не могу, — еле слышно ответили ей. — Ни вам, никому. Зря, наверное, и позвонила… Попался на глаза ваш листок в почтовом ящике. Я обычно выбрасываю, но иногда хватаешься за соломинку.

— Почему не можете? Ведь было между вами что-то, или нет? — Галина слегка давила на клиентку, но этот прием она себе прощала. Некоторые нуждаются в поощрении. А то и в насилии — это тоже имеет успех. Особенно среди тех, кто не уверен в себе, а то, что ее клиентка была выбита из колеи, глухому было ясно.

— Вы поссорились?

— Нет… — тихо произнесла женщина. — Она…

Наверное, она куда взрослее, чем я думала. Больше видит и понимает. И вообще, она уже не ребенок. Господи!

Я как-то упустила это из виду. Ладно, все равно ничего не исправишь. Что случилось, то случилось. Я кладу трубку.

— Насчет Нового года… — попробовала было остановить ее Галина, но ее оборвали:

— Никакого Нового года не будет. Во всяком случае, для нас.

— Алло?!

* * *

— Алло?

Город, как мерный прибой, ударяется в сердце, голоса, как волны, размывают его, каждый раз унося частицу тебя, разрушая, причиняя боль Она ощущала себя волнорезом, поставленным на краю ночи, чтобы не дать затопить берег. Пограничником — но безоружным, и без собаки. Можно было отнестись к своей работе иначе, но тогда это была бы халтура, а то и преступление. Нет, лучше так Лучше слушать их всех и каждого принимать в свое сердце, тогда, по крайней мере, знаешь, что оно еще есть.

— Алло?

— Я уже как-то вам звонил, — робко произнес мужчина. — Вы — Галина?

— Да-да. Я вас слушаю.

Молчание.

— Я здесь! — напомнила она.

— Понимаете, — собрался с духом собеседник, — я тогда говорил вам о парне, которого мне пришлось опознавать. О…

— Стоп! — подскочила она. — О Дане?!

— Вы помните?

— Он умер?

— Нет, жив! Слава богу, что жив. Понимаете, я никак не мог избавиться от мысли, что… Ну словом, что я… Каким-то образом тоже был виноват… Позвонил следователю, вообще ввязался… Лица его никак не мог забыть. — В голосе что-то треснуло. Галина (вернее, Юлия) часто занималась домашним консервированием и отлично знала этот противный тихий звук. Так внезапно трескается стеклянная банка, которую в целях стерилизации надели на носик кипящего чайника.

— Значит, он жив, — женщина перевела дух. — В больнице?

— Да, то есть, наверное…

«Этот тип вообще ни в чем не уверен! Интересно, каков он с виду? Серая мышь, точно!»

Голубкину Сергей скорее напоминал крысу, но ведь никто не виновен в том профиле, который подарила ему природа или наследственность. В данный момент он сидел на кухне, скрючившись в углу диванчика, и старался говорить как можно тише, чтобы не потревожить больную жену. Алена все еще «валялась» и была в ярости.