– C’est une espèce de prejugé oriental qui l’en empeche, смешивая употребленное мной выражение fatalité[207] с фатализмом турок; что государь сожалел о том, что я не принял места сего, но между тем сказал, что нельзя же против желания насильно определить меня к должности, к коей я имею отвращение. Я просил графа Орлова довершить дело и предупредить назначение мое для командования гвардейской дивизией, и он успокоил меня, что сего не будет.

Между тем военный министр, явивший уже злобу свою ко мне язвительным и ложным докладом государю, рассказал всякие нелепости родственнику своему, Генерального штаба полковнику Трескину, нигде не служившему и промышляющему одними сплетнями. Он пустил его в генеральный штаб с разглашениями всяких нелепостей и, распуская слухи, что «c’est par prédestination, que je me refusais à cette place»[208], что я имел сильное предубеждение против всех офицеров сего корпуса, ненавидел их, относился дурно о них и множество подобных вздоров, которые министр и старается рассеять по городу, дабы мне повредить в общем мнении.

Не видя, чтобы в течение службы моей я мог избегнуть влияния и изветов сего лживого человека, я готов оставить свое военное поприще, на коем меня более не удерживают виды честолюбия и которое я считаю себя вправе покинуть после некоторых заслуг и двадцатитрехлетнего продолжения действительной службы сей.

28-го. Я был ввечеру в Эрмитаже. Граф Орлов сказал мне, что государь не сетует на меня за отказ, мною данный.

30-го. Мне говорил Александр Мордвинов, что Бенкендорф сказывал ему, чтоб я написал письмо к государю с изъявлением моей покорности, дабы он не счел меня ослушником его воле и доставил бы ему сие письмо для вручения государю. Я бы никогда не был сего мнения и не сделал бы сего, ибо оправдание могло бы только быть следствием вины, которой я за собой не чувствовал, и сей совет, в коем я не нуждался, поставил бы меня в затруднительное положение относительно к Бенкендорфу. Но к тому времени приехал к Бенкендорфу граф Орлов, который рассказал ему в общих чертах случившийся у меня разговор с министром и настойчивость мою не принять места генерал-квартирмейстера, вопреки всем усилиям графа Чернышева. Орлов опроверг мнение его о том, дабы я послал письмо к государю, взявшись лично обо всем доложить его величеству.

Они оба ненавидят графа Чернышева и рады всякому случаю ему противному; но в сей распре нет сомнения, что все должно будет на мне обрушиться, и потому я не оставлю намерения своего или мыслей уклониться от круга подобного служения, если не дадут мне назначения вне столицы.

1-го февраля. Я был дежурным, но не видел государя; ибо не было приглашения к столу. Ввечеру по обязанности был я в театре, в большой ложе, потому что государь был также в театре в своей ложе. При выходе я виделся с графом Орловым, который уверял меня, что государь не переменил своего расположения ко мне по сему случаю, но что хочет выведать не менее того, как министр о сем деле и об ответе моем доложил его величеству. Я сказал, что располагал проситься в бессрочный отпуск; но Орлов не советовал сего и сказал, чтобы проситься на срок в отпуск.

2-го числа я был у Ахмет-паши, который собирался в тот день выехать, но выехал только вчера, 3-го числа. Вскоре после меня прибыли недавно приехавший сюда из Царьграда А. П. Бутенев и после него и граф Орлов, который сказывал мне, что он узнает у государя, каким образом ему был представлен отказ мой военным министром и слово в слово сообщит мне узнанное.

3-го числа, вчера, я был на балу во дворце. Государь подошел ко мне и упрекнул, зачем я целый день пробыл, будучи дежурным.

– Я уже однажды сказал, – продолжал он в шутках: – у меня нет дежурных генерал-адъютантов, и что они свободны.

Я отвечал, что считал сие своей обязанностью; но что я ездил и домой в сей день дежурства моего.

В другой раз он, увидев меня с Бутеневым и вблизи Орлова, подошел и сказал мне, что сожалел не видеть с нами Ахмет-паши, дабы уже все вместе были. Это вчера случилось, ответил я: мы четверо собрались вместе у Ахмет-паши нечаянно. Государь прибавил еще несколько слов насчет сношений моих с Бутеневым, с коим я ныне увиделся, был весел и не показал никакого знака неудовольствия. Государь сказывал мне, что виделся с генералом Отрощенкой, недавно приехавшим в отпуск сюда и коего он назвал славным стариком.

– Он достойный служивый вашего величества, – отвечал я.

Во время бала сего, однако же, граф Орлов нашел случай доложить государю обо мне. Он объяснил ему, что я много огорчился предположением, что он, может быть, меня полагает неблагодарным к милостям его или приписывает отказ моей единственно капризу, что я готов жертвовать собой на службе его пред бригадой, полком и даже батальоном, если бы в сем надобность была, но что избегал службы, не соответствующей моим наклонностям, хотя он и полагал меня способным к занятию сего места. Государь отвечал, что это была собственно его мысль, ему вдруг пришедшая, и что министр удивился, услышав сие от него, но что он нисколько не сетует на меня за сие. Так мне пересказал, по крайней мере, разговор сей граф Орлов с желанием мне добра.

После сего государь однажды только еще обратил внимание на меня, когда я располагал сесть играть в шахматы и, проходя мимо, спросил, в шахматы ли я располагал играть? Обхождение государя со мной показало прочим придворным, что он благоволит ко мне, и согласно сему было и обхождение всех со мною.

Я стоял, смотря на танцующих, как вдруг почувствовал сильное пожатие руки, обернулся и увидел великого князя Михаила Павловича.

– Муравьев, когда ты пустишься в кадриль, тогда и я за тобой пущусь, – сказал он.

– Ваше высочество, я более никогда не буду пускаться в танцы, а тем менее в кадрили, коих в мое время еще не танцевали.

– И в мое время тоже не знали их еще.

– При том же и служение мое не позволяет мне более сим заниматься.

– Да как ты находишь балы сии?

– Я с удовольствием любуюсь ловкостью и красотой танцующих.

– А я так тебе скажу, что не нахожу ничего скучнее, как оставаться на балу до четырех часов утра, и гораздо бы охотнее провел время сие дома.

– И я тоже охотно провел бы время свое дома; но зрелище сие занимательно, коль скоро должно здесь быть.

В другой раз стал он мне говорить об Ахмет-паше. Я объяснил ему бестолковость меры, принятой турками для образования, и говорил с ним несколько времени о сем предмете. Вообще я заметил, что отказ мой произвел странное действие: все находят оный весьма дельным и основательным, даже те, которые могли оному дивиться; находят и место сие негодным, малым, отрезанным и неприятным и затрудняются к приисканию кого-либо другого на оное.

Итак, с одной стороны, дело мое кончено, и государь на меня не сетует. Остается принять меры, дабы в другой раз не случилось что-либо подобного, ибо другой отказ такого рода мог бы произвести неприятное влияние на будущность мою. Сношения же мои с графом Чернышевым остаются по последнему еще не в добром положении.