— Я удивляюсь, сколь бесчеловечно русские обходятся с Николаем и его семьей…

Фердинанд согласился:

— Да, поразительно, как переменчивы русские! Только что миллионы православных людей поклонялись своему монарху, как божеству, а теперь проклинают царя и считают его источником всех своих бед. Русская печать молчит о русском государе, будто его нет на свете. По имеющимся оперативным данным, Временное правительство вот-вот отправит Николая куда-то в Сибирь. Город с таким сложным названием — Таунбольск, что ли?

— Тобольск?

— Да, именно! А что вы, Эрих, переменились в лице, будто эта весть вас расстроила?

Соколов сказал:

— Да, я не люблю, когда пинают того, кого вчера боготворили. Тем более что Николай был царем мягким, и Кровавым его могли назвать только бессовестные террористы. Но от толпы ждать хорошего не приходится.

Фердинанд продолжал:

— Я бывал в Петербурге и Москве, знаком со многими русскими, в основном с медиками. Это умные и образованные люди, с широкой и благородной душой. Запомнилась мне встреча в берлинском ресторане «Континенталь» на Фридрихштрассе со знаменитым ныне стоматологом Виктором Рошковским. С год назад он стал личным врачом царской семьи…

Соколов, услыхав знакомое имя, едва не поперхнулся. Зауэрбрух продолжал:

— Он был моим соседом по гостинице в Берлине лет пятнадцать назад.

Соколов, подумав, сказал:

— Вот как! Да у нас общие друзья. Кстати, этот Рошковский мне рассказывал историю вашего взлета… О том, как вы сделали операцию дочери императора, как отказались от большого гонорара. Он был просто очарован вами.

Фердинанд рассмеялся:

— Как мир тесен! А что касается взлета… Взлететь нетрудно, главное — с высоты не упасть! Позвольте, Эрих, пока мы трезвые, я осмотрю вашу рану и сменю повязку.

— Я готов, генерал, — с широкой улыбкой отвечал Соколов. Мысленно помолился: «Господи, пронеси!» — и стал снимать китель.

Зауэрбрух вызвал ассистента, своей рукой размотал бинты, заметил:

— Квалифицированно вам обработали рану и повязку отлично сделали, школа великого немецкого хирурга Лаврентия Блюментроста. Рана зажила прекрасно. — Обратился к ассистенту: — Сделайте асептическую повязку, и национальный герой Эрих вскоре может вновь влиться в ряды героической германской армии. — Выразительно посмотрел на Бифштекса: — Наш славный Франц устал изрядно, ему пора домой отдохнуть…

Бифштекс вскочил с места, едва не опрокинув стул, залепетал:

— Да, да, конечно! Спасибо за угощение…

— Нет, Франц, это вам спасибо за угощение.

Бифштекс поспешил на выход.

* * *

Оставшись вдвоем, Соколов решительно произнес:

— Дорогой Фердинанд, мне нужна ваша помощь.

Зауэрбрух с любопытством взглянул на собеседника:

— Чем могу быть вам полезен, дорогой Эрих?

Соколов заговорил тем легким тоном, каким обыкновенно говорят о каком-нибудь пустяке:

— Мой друг, при мне ответственный груз — материалы, связанные с разведывательным управлением. Мне их надо вывезти в район дислокации армии Бом-Ермоли.

— Дать охрану?

— Это лишнее, я сам охрана. Мне нужно, чтобы вы поставили на мешке с материалами сургучную печать и снабдили меня справкой о том, что содержимое мешка не подлежит ни вскрытию, ни задержанию. И если есть возможность, посадите меня в санитарный вагон. Там спокойней и кормят регулярно. И еще мне нужен удобный револьвер с небольшим запасом патронов.

Фердинанд согласно кивнул:

— Эрих, я все это сделаю с удовольствием. Кольт ТР-6 вас устроит? — Он вынул из ящика стола оружие. — Держите, а еще десяток к нему патронов. Когда вы хотите уехать?

— Чем быстрей, тем лучше.

Фердинанд бросил на Соколова многозначительный взгляд:

— Это правильно! Где мешок с документацией?

— Тут рядом, в домике у славной вдовушки.

— Я думаю, Эрих, она запомнит эти дни на всю жизнь, ибо еще Бисмарк говорил: «Германский офицер должен быть не только отличным воином, но и хорошим любовником!» Берите мое авто, грузите свой мешок, и я сам отвезу вас на вокзал в Прагу. Там много поездов.

…Соколов поцеловал Власту Топальцеву и, пока вдовушка плакала, вынул из-под кровати тяжеленный мешок с царскими сокровищами и положил его на заднее сиденье авто.

Так в компании главного врача германской армии Фердинанда Зауэрбруха и его адъютанта, правившего мотором, Соколов полетел к Праге.

* * *

На перроне уже стоял готовый состав. Из-под паровоза с веселым шипением выходили клубы пара. Международный вагон выделялся особо чисто вымытыми окнами и желтой деревянной обшивкой.

Фердинанд Зауэрбрух протянул руку. Главный военный хирург германской армии сказал:

— Я был рад нашему знакомству, — и, хитро подмигнув, негромко добавил: — Только ваш хирург оплошал, рану имитировал неумело, пожалел пациента. И для Эриха вы слишком высоки…

Соколову показалось, что он проваливается в яму. Однако с привычным хладнокровием спросил:

— И что из этого следует?

— Только то, что личные симпатии порой перевешивают воинский долг.

Соколов благодарил коротко:

— Спасибо! После войны, Фердинанд, будет приятно встретиться, поговорить…

На этом они расстались. Расстались навсегда.

Соколов удобно разместился в одиночном купе: кожаный, уже застланный чистым постельным бельем диван, цветы на столике, электрическое освещение, душевая комната — немецкий комфорт!

Сейчас Соколов стоял перед полностью опущенным окном, упершись локтями в проем, и задумчиво глядел на вокзальную суету.

На соседней платформе было особенно оживленно: только что прибыл берлинский поезд. Господа военные, роскошные дамы, цветы, объятия, носильщики с баулами — все смешалось в радостной суете.

…Колокол ударил второй раз. Паровоз предупредительно толкнул вагоны. Проводник в форменной зеленой куртке и с кокардой на фуражке шел по проходу вагона и громко объявлял:

— Господа провожающие, соблаговолите покинуть вагон! Отправляемся!

Вдруг сердце Соколова дрогнуло: в толпе прибывших он узнал знакомую стройную фигуру, разглядел любимое лицо. Это была Вера фон Лауниц! Она спустилась со ступенек, и носильщик на плече нес за ней громадный кожаный чемодан.

Соколов, перекрывая гам, крикнул:

— Вера! Я тут!.. — и помахал рукой.

Она вздрогнула, встрепенулась, устремила взор на Соколова и вдруг сорвалась с места, расталкивая встречных, спотыкаясь о ноги и чемоданы, побежала к открытому окну.