Раздался третий удар колокола. Поезд уже медленно двигался. Соколов высунулся из окна почти до пояса, протянул руки:

— Зачем ты приехала?

Она схватила Соколова за руки, торопливо шла за вагоном:

— Я к тебе, милый, умоляю, останься! Фон Лауниц получил запрос из Карлсбада… Милый, останься со мной… Хотя бы до следующего поезда, умоляю!

Соколов отрицательно покачал головой:

— Вера, я должен ехать…

Поезд еще более ускорил ход. Вера начала отставать. Она зарыдала:

— Господи, за что эта безумная страсть! За что мои страдания! Я поеду с тобой…

Вера хотела вспрыгнуть на подножку, но промахнулась, едва не упав под колеса. Она полетела на цементную платформу, в кровь разбивая колени и локти. Потом, прижав руки к лицу и сидя на платформе, она зашлась в горьких, безутешных рыданиях. Какой-то господин в котелке пытался помочь ей подняться.

Соколов закрыл глаза. Резкий встречный ветер трепал ему усы.

Груз Соколова был опасней динамита, но дорога в тылу врага оказалась проще, чем ожидалось. Пропускное свидетельство Фердинанда Зауэрбруха, имя которого в армии пользовалось громадным авторитетом, срабатывало без осечек.

Все сложности начались с переходом линии фронта.

Одиннадцатого августа семнадцатого года в половине четвертого утра гений сыска граф Соколов перешел линию фронта в районе местечка Броды, что восточнее Львова, в расположении армии Юго-Западного фронта под командованием генерала Гутора.

Едва Соколов оказался среди родных осин, как тут же едва не погиб от рук драгоценных соотечественников: трое дозорных, увидав фигуру в форме немецкого офицера с большим мешком за плечами, без предупреждения открыли стрельбу. К счастью, стреляли они плохо, да и предрассветная мга была на стороне гения сыска.

Соколов рухнул на землю, притворился мертвым.

Он услышал возбужденные приближавшиеся голоса:

— Сапоги, чур, мои, это я его подстрелил!

— Ишь, разогнался! Сапоги ему… А прикладом по голове хочешь?

— А что у него в мешке лежит? Делить поровну будем…

Голоса приблизились вплотную.

Каждый хотел найти на мертвеце что-нибудь для себя полезное. Соколов вдруг поднялся во весь рост, и тут пригодился подарок Фердинанда — кольт. Гений сыска онемевших от неожиданности и ужаса мародеров перестрелял.

Тут же сбросил с себя мундир оберста и в исподней рубахе и в германском галифе прошел в глубь обороны, никем не останавливаемый, две с половиной (!) версты, зашел в провиантский магазин и стал спрашивать у часового, где разместилась разведывательная рота. Тот сумел показать лишь почтовую полевую контору, в которой сидел телеграфист и принимал ленту — очередной приказ Керенского. Соколов представился и сказал, что ему надо соединиться с генералом Джунковским.

Телеграфист с недоумением посмотрел на нижнюю рубаху гостя, но покрутил ручку, соединил с дежурным. Тот заспанным голосом отвечал:

— Их превосходительство Владимир Федорович отдыхает…

— Скажите, что звонит полковник Аполлинарий Соколов.

Уже в следующее мгновение Джунковский радостно кричал:

— Ты где? Какая такая почтовая контора? Ах, понял, высылаю авто, жди!

Телеграфист с восторгом глядел на Соколова и даже переспросил:

— Это вы тот самый, что были гением сыска?

Соколов хмыкнул:

— Хм, теперь я еще больше гений.

…Соколов скучал на почте, предвкушая радостную встречу с Джунковским. Он стал читать телеграфную ленту, струйкой стекавшую с аппарата. Главнокомандующий армией генерал Корнилов приказывал: «Свобода, своеобразно понятая темными солдатскими массами, трактовалась как возможность ничегонеделания. Праздность вместе с другими недугами подтачивали организм армии и довели его почти до полного развала… В необученной армии не может быть дисциплины, и она обращается в вооруженные банды, опасные для родины… Чем темнее и некультурнее солдатская масса, тем большее значение приобретает дисциплина… Приказываю усилить…»

Телеграфист протянул отпечатанный на гектографе текст:

— Господин Соколов! Хотите ознакомиться? Это воззвание Союза офицеров. Многие из них поначалу ратовали за «демократические перемены в армии», а теперь, слава богу, одумались.

Соколов прочитал: «Катастрофа на Юго-Западном фронте с ужасающими картинами грабежа и позорного бегства с полей сражений сотен тысяч солдат, анархия внутри страны, полное бессилие власти и безудержный поток измены, произвола и насилия грозят уже в ближайшее время окончательно погубить Россию. Честные офицеры и солдаты, призывающие к исполнению долга, гибнут от рук распоясывавшейся толпы, делаются жертвами разнузданных масс, утерявших понятие о чести и дисциплине… Мы, представители русского офицерства, требуем от Временного правительства срочного принятия исключительных мер для спасения армии и России. Мы требуем незамедлительно восстановить смертную казнь — и не только юридически, а фактически, — как временной меры по отношению ко всем изменникам родины, покидающим поле сражения и сознательно уклоняющимся от боя. Мы настаиваем на восстановлении полной власти и дисциплины прав начальников всех степеней…»

В это время под окнами послышалось шуршание шин и короткий, резкий звук клаксона. Из автомобиля, забывая про солидность, выскочил Джунковский. Соколов поспешил ему навстречу, держа на плече тяжеленный благородный груз.

Джунковский улыбнулся:

— Неужели то самое? — и показал на мешок с германской сургучной печатью.

— Так точно, господин генерал! — весело засмеялся Соколов, бережно опуская мешок на сиденье.

Джунковский чуть отстранился от Соколова, долго с любовью глядел на него и произнес:

— Вот он, образцовый русский офицер! — Хлопнул в ладоши. — Это даже не подвиг, это чудо — притащить через линию фронта…

Друзья крепко обнялись.

Лицо Джунковского вдруг помрачнело, он безнадежно махнул рукой и, наклонившись, негромко произнес:

— Только тот, ради кого стараешься, уже далеко. Государь с семьей в Тобольске. Но все делается тайно. В газетах об этом — ни строчки, военная тайна.

Соколов ясным голосом ответил:

— Боятся государя! Сибирь так Сибирь… Поеду в Тобольск.

Джунковский покачал головой:

— Тут мужества надо больше, чем в штыковую атаку сходить!

* * *

Завтракали они вдвоем в дивизионной офицерской столовой. Джунковский рассказывал о том, как армия почти полностью развалилась, процветают грабежи, мародерство, дисциплина практически отсутствует.

На столе появилась овощная закуска и графин водки.