Неужели к этому знаменитому писателю надо теперь идти? Но кто же, как не он скажет решающее слово?!

И Демин открыл тяжелую дверь в редакцию журнала «Восход». Справа и слева в маленьких комнатках стрекотали пишущие машинки, раздавались мужские и женские голоса. Коридор упирался в дверь, на которой висела табличка: «Главный редактор». Ощущение робости в Демине исчезло, он снова почувствовал себя летчиком и смело толкнул эту дверь. В приемной сидела молоденькая белобрысенькая девчушка, равнодушно подтачивала пилочкой ногти.

– Вам кто нужен? – спросила она, не поднимая головы.

– Главный редактор.

– А зачем, если не секрет?

– Повесть хочу отдать на прочтение.

Белый бант на белобрысенькой голове насмешливо шевельнулся.

– Рукопись можете оставить у меня, а Сергей Кузьмич принять вас, к сожалению, сегодня но сможет.

У него через десять минут начнется заседание редколлегии.

– А мне нужно к нему всего на две, – дерзко заявил Демин. – Я хочу, чтобы эту повесть прочитал именно он, товарищ Батурин.

Неизвестно, чем бы это препирательство окончилось, если бы дверь кабинета в ту минуту не распахнулась и на пороге ее не появился высокий человек с густой, сильно поседевшей шевелюрой и усталыми внимательными глазами. Демин мгновенно вспомнил портрет в книге. Тот же разлет бровей, те же добрые полные губы.

– Сергей Кузьмич, выслушайте меня, – смело обратился к нему Демин.

Светло-серые глаза заинтересованно скользнули по старенькой гимнастерке Николая и начищенным до блеска орденам.

– Летчик? – рассмеялся он неожиданно. – Откуда ты здесь такой нарядный? Сегодня не День Воздушного Флота, а ты при всех орденах и медалях. Ну ладно, что с тобою поделаешь, заходи. Но не больше чем на две минуты. Сам слышал, как ты у нашей Олюшки просился.

В кабинете у Батурина за длинным столом уже сидело несколько человек, пришедших на заседание редколлегии. Батурин усадил Демина прямо перед собой, выжидающе сцепил руки с мелкой татуировкой.

– Я вам принес повесть о летчиках, – не теряя времени, заявил Демин. – Хочу, чтобы вы ее прочитали.

– Почему же именно я? У нас десять членов редколлегии и целый отряд опытных рецензентов.

– Потому что я еще мальчишкой прочитал все ваши книги и до сих пор их помню. И вам я верю. Как вы скажете, так и поступлю. И никому больше не буду показывать повесть, если вам она не поправится.

– Зачем же так категорично, – улыбнулся Батурин. – За комплимент спасибо. Но вообще, как мне ваш визит расценивать? Это стремительная атака без захода. Как она там у вас именуется?

– Лобовая, – улыбнулся Демин.

– Однако я уже ушел от вашей атаки, – развеселился редактор. – В шесть вечера я уезжаю на три дня в Москву. Твою рукопись прочтет мой заместитель Сергей Федорович Оленин, а затем уже я.

– Когда же мне прийти за ответом?

– Ровно через месяц. А ты что же хотел? – вздохнул Батурин, показывая на стеллажи, забитые тонкими и толстыми папками. – Видишь, сколько их тут. А я не знаю, в какой папке талант, а в какой – сплошная графомания. Но все это сработано людьми, и люди ждут.

– Но ведь об авиации надо в первую очередь, – настаивал Демин.

У Батурина глаза наполнились смешинками.

– Ну вот что, летчик, ты, я вижу, уже на таран пошел. Ладно, считай, что твоя взяла. Приходи через две недели за ответом.

* * *

Демин лежал на тахте, подложив под затылок сцепленные ладони, и перебирал в памяти события последних дней, вслушиваясь в шум городской улицы за окном и веселую неразбериху трамвайных перезвонов. Нет, эти события явно не радовали. Неудачи и неприятности словно выстроились в длинную очередь, которой не видно было конца. До пенсии еще четыре дня, а в доме хоть шаром покати, даже заварка для чая и та подошла к концу.

Хоть бы боцман Кирка поскорее вернулся из плавания, все-таки пробежала меж ними какая-то добрая искра. Боцман обещал взять Николая на авральную разгрузку.

Сегодня утром Демин был у Заремы. Ей немного теперь лучше. Зара встретила его в саду, залитом майским солнцем, и они тотчас же убежали в далекую тенистую аллейку, чтобы досыта нацеловаться. Волосы она на этот раз в косу не заплела. Полураспущенные, сзади они были перехвачены голубой лептой.

– Тебе так нравится? – спросила она.

– Еще не знаю.

– А ты привыкни. Скоро я их вообще обрежу. Сейчас не модно, а студентке университета надо шагать в ногу со временем. Как ты живешь? Осунулся, побледнел.

Бедненький, – протянула Зарема, – тебе одному гадко?

– Гадко.

– Подожди еще десять деньков. Меня выпишут.

– Тебе надо хорошо питаться, – задумчиво промолвил он, – и еще доктор считает, что не худо бы раздобыть путевку в санаторий.

– Излишняя роскошь, – вздохнула Зарема, – обойдемся.

– Нет, я попробую, – загорелся вдруг Демин, – и как же я об этом раньше не подумал? Путевку достать можно через военкомат. Ведь там наш славный полковник Деньдобрый.

– Верно, – оживилась и Зарема.

– Так я туда прямо сейчас и направлюсь, – заулыбался Демин.

Но в военкомате его ожидало сильное огорчение. Очутившись у знакомого особняка, он быстро поднялся наверх по широкой лестнице. В приемной толпились отставники. Демин несколько удивился, увидев за столом уже другого лейтенанта, а не знакомого ему однорукого партизана, но большого значения этому не придал.

– Товарищ лейтенант, – крикнул Демин через головы присутствующих, – можно на прием к полковнику Деньдоброму записаться?

– К полковнику Деньдоброму? – как-то странно переспросил дежурный и удивленно посмотрел на Демина. – Да разве вы ничего не знаете?

– Нет. Ничего, – простодушно ответил Демин.

– Полковник Деньдобрый уже как два месяца назад скончался от инфаркта.

Демин побрел из военкомата домой медленной, разбитой походкой. «Вот и еще одного доброго человека скосила проклятая смерть!» А наутро еще одна тяжелая весть: у Зары снова тридцать девять с лишним, и она слегла. Хирург, к которому теперь, как к родному брату, привязался Демин, ничего не скрывал:

– Дело значительно хуже, чем я предполагал, милый мой летчик, хотя и но по моей уже части. С хирургией все в порядке. Но у Заремы затемнение в легком. Правда, небольшой очажок, но он прогрессирует. Вы понимаете, что это означает? Надо снова повторить пенициллиновую блокаду. А потом усиленное питание. И солнце. Горячее солнце. Лучше – Южный берег Крыма.

«И черт меня дернул перепечатывать Ленькину тетрадь, – ругал себя Николай. – Это только по наивности можно было подумать, что она пригодится кому-нибудь. Если Зарке снова нужен пенициллин, спущу на барахолке часы и реглан. Все-таки это что-то даст на первое время».