Военный комиссариат Москвы провел учет воинских захоронений в столице и выяснил, что треть (!) всех надписей на кладбищенских мемориальных плитах не совпадает по имени, воинскому звания или датам рождения и смерти с записями в книгах регистрации кладбищ. К тому же часть данных по разным кладбищам просто дублируется, а в результате повторяются и надписи на монументах. Таких случаев в Москве сотни. Например, из 768 воинов, захороненных на новом Донском кладбище, 341 одновременно значится на Преображенском, 221 — на Ваганьковском, 152 — на Митинском, 31 — на Рогожском, 12 — на Пятницком, 7 — на Даниловском, 2 — на Востряковском и по одному — на Леоновском и Троице-Лыковском. То есть, получается, что солдат одновременно похоронен на двух кладбищах.

Но бывает даже, что погибший воин числится сразу в трех местах! Красноармеец Михаил Иванович Романов, погибший 3 июля 1942 года, «похоронен» на Донском, Преображенском и Армянском кладбищах одновременно! Так значится по бумагам. И он такой, трижды похороненный, далеко не единственный в Москве солдат.

Почему же такое происходило? Впрочем, ничего удивительного: сколько в войну было всякой неразберихи! Скажем, из одного госпиталя на Ваганьково привозили тридцать умерших раненых. А в это время там уже хоронили пятьдесят человек, которых чуть раньше доставили из другого госпиталя. Принять и похоронить тут же еще тридцать покойников не в состоянии даже такое большое кладбище, как Ваганьковское. И тогда их везли куда-нибудь в другое место, предположим, на Преображенку. Получалось так: в госпитальных бумагах они значились похороненными на Ваганькове, а на Преображенском кладбище их, естественно, оформляли, как похороненных у них. Спустя годы их имена выбивались на плитах в соответствии с обоими списками.

Бывают случаи, когда воин числится похороненным в двух братских могилах на одном и том же кладбище. Но это уже из-за собственной кладбищенской путаницы. Например, на Востряковском на двух мемориалах значится около двадцати имен одних и тех же людей, на Рогожском таких захоронений с полтора десятка. Сейчас советы ветеранов совместно с Московским городским отделением ВООПИК пытаются упорядочить эти списки.

Но дублирование имен еще не самая большая беда. Гораздо хуже, когда воинские захоронения вообще исчезают. Ведь в Москве много не только братских, но и индивидуальных солдатских могил. Если умерший в госпитале солдат был москвичом, хоронили его, как правило, родные и близкие на своих «родовых» погостах. Пока эти близкие и их потомки живы, есть шанс, что и могила героя останется при почете и уходе. Но если некому за ней присматривать? Значит, могила со временем придет в запустение, а потом и вовсе ликвидируется. Ведь если там похоронен не Герой Советского Союза и не кавалер трех «Слав», могила считается абсолютно рядовым захоронением, не имеющим никакой исторической ценности.

Запущенные, не знающие ухода, солдатские могилы исчезают ежегодно по всей Москве десятками. Поэтому оставшиеся еще в живых ветераны (кто же кроме них?) обращаются к власти с просьбой взять все без исключения могилы воинов — и братские, и индивидуальные — под государственную охрану. И речь-то идет не о каком-нибудь шикарном обустройстве солдатского холмика. Русский солдат — это не «новый русский». Крест да надпись «Погиб за Отечество» — вот и все, что солдату требуется. Только бы не забыли.

На центральной аллее Преображенского кладбища, справа от которой и находится этот колоссальный воинский мемориал, устроен первый в столице «вечный огонь». Теперь в Москве на всех кладбищах «вечные огни» погашены. Зажигаются они из экономии для чего-то лишь по праздникам, почему и вечными их называть уже нельзя.

Не так давно неподалеку от «вечного огня» появилось новое захоронение. На красивом монументе, кроме портрета человека в военном мундире, выбита надпись: Генерал-майор Шпигун Геннадий Николаевич 5.02.1947–03.2000. Отсутствующий день смерти в надписи — это не ошибка гравера. Эта дата действительно никому не известна. Генерал Шпигун участвовал в войне на Кавказе и был похищен горцами. Спустя какое-то время его нашли мертвым. Когда именно генерала казнили, выяснить так и не удалось.

На Преображенском кладбище находится церковь, подобной которой, возможно, нет больше нигде в мире. В ней одновременно молятся верующие двух конфессий — старообрядцы и православные. Это Успенская церковь в Никольском монастыре. Построена она была еще И. А. Кавылиным. Но в 1854 году, вместе со всем монастырем, царской волей ее отобрали у старообрядцев и передали т. н. единоверцам. Это религиозная группа в Русской православной церкви возникла, как компромисс официальной церкви и староверов: отправляя богослужебный чин по старому обряду, единоверцы получали священников, рукоположенных православными архиереями. Единоверцы, естественно, могли служить литургию. Поэтому они пристроили к бывшему до того без алтаря Успенскому храму апсиду и установили там престол. Освятил его сам митрополит Московский Филарет (Дроздов). После революции этот храм оказался в руках у обновленцев — псевдорелигиоз-ной организации, имитирующей православные богослужебные обряды. И тогда старообрядцы выкупили у обновленцев часть этого храма и немедленно отгородились от них стеной. Но выкупили они именно ту часть, где был алтарь, который им — старообрядцам-беспоповцам — не нужен. А у обновленцев осталась трапезная, в которой, как во многих храмовых трапезных, имелся придел. Казалось бы, все должно быть наоборот: если уж делиться, то старообрядцам — трапезную, а обновленцам — собственно храм — четверик с апсидой. Затем обновленческая часть храма, по вхождении этой организации в РПЦ, отошла Московской патриархии. И теперь там обычный православный приход. С 1963 по 1975 год в нем служил известный московский священник и религиозный писатель отец Дмитрий Дудко. Для тех лет проповеди батюшки были необыкновенно смелые: то, о чем стали говорить лишь в конце 80-х, он открыто говорил на двадцать с лишним лет раньше. К нему съезжались люди со всей Москвы. И — что удивительно! — послушать его нередко заходили и соседи — старообрядцы.

Старообрядческая же часть храма с непривычки кажется очень необычной. И, прежде всего именно тем, как ни странно, что там есть алтарь. Конечно, темные лики древнего письма, которыми завешаны в храме все стены с пола до потолка, впечатляют своей торжественной суровостью. Но недоумение и даже какой-то мистический трепет вызывает иконостас с царскими вратами, которые никогда не открываются и за ненадобностью заделаны во всю ширину неким подобием аналоя. В представлении православного человека, царские врата — это дверь, через которую он сообщается с Богом и, понятно, какое ощущение может испытывать православный верующий, когда видит эту дверь, замурованной наглухо. Но это уже, как говорится, чужой устав.

Так и живут два прихода разных верований в одном храме. Любопытно видеть, как в праздники к храму идут очень непохожие друг на друга богомольцы — староверы и православные. Одни — это обычные люди, каких видишь повсюду. Другие же, будто явились из глубокой старины: мужчины все с длинными бородами, иногда в косоворотках, а женщины в юбках до земли, с головой покрытой платом однообразного строгого фасона. И те, и другие подходят к общему их храму и расходятся по своим дверям.