27. Очевидцы полагают, что Пустяк прибегал к услугам чревовещателя, дабы его персонажи говорили на разные голоса. Но что, если сама Элатоза изменяла свой голос?

28. Если не считать странного детского комикса «Приключения Элатозы и Пустяка», на протяжении нескольких лет публиковавшегося в местных газетах. Образчик текста:

«Пустяк и Элатоза сидят в своей цирковой палатке, Пустяк на стуле, Элатоза — в мелком бассейне. Пустяк читает газету о нынешнем положении дел в амбрской политике. Элатоза через очень длинную соломинку посасывает слабоалкогольный напиток из бокала с крохотным зонтиком. День выдался долгий, с несколькими спектаклями сложных психодрам перед равнодушными сопливыми детьми…

Элатоза: Пустяк?

Пустяк: Да, Элатоза?

Элатоза: Почему меня так мало знают, Пустяк?

Пустяк: Мало знают в каком смысле, Элатоза?

Элатоза: Как драматурга, Пустяк. Как драматурга. Мне следовало бы быть известной не менее Восса Бендера.

Пустяк (поглощен газетой): Вот как?

Элатоза: Да. Следовало бы. Мое место определенно не здесь. (Машет щупальцами, обводя ими тесную палатку.)

Пустяк: Ты кальмариха, Элатоза.

Элатоза: Тем более. Мне следовало бы плескаться на собственном почетном месте в личной луже-ложе в театре.

Пустяк: Луже-лож не бывает, Элатоза.

Элатоза (со вздохом): А жаль, Пустяк. А жаль.»

29. Некоторое время, пока у нас были кальмаровые фермы, моя семья пользовалась кальмаровыми чернилами. Когда старые заканчивались, кальмарщики приносили их в стеклянных сосудах. Если бы я знал, какие унижения испытывают кальмары во время доения чернил, немедленно перешел бы на более традиционные вещества. Однако и до, и после этого открытия мой отец продолжал писать чернилами, и потому они так и не были окончательно изгнаны из нашего дома.

Осмотрительное предуведомление к Празднику (30)

Те, у кого черви вместо мозгов, кому число легион и кто излечил столь немногих, часто распространяются о «неверно понимаемом» Празднике, точно это какое-то злостно оклеветанное существо, подвергнутое шоковой терапии и урезанию рациона за порок, который, если взглянуть на него с большей симпатией, может оказаться добродетелью. В своих еженедельных тирадах «Отповеди Беллами» для «Амбрской ежедневной» то и дело садящийся в лужу Беллами Бледнодеревня отнимает драгоценные дюймы колонки от разбрызгивания по печатной странице артериальной крови своих врагов, чтобы удариться в воспоминания об излишествах юности во время Праздника, называя их «невинными», «чудачеством» и «безвредным шутовством». Даже великий недоумок Восс Бендер пожимал иногда плечами и возводил очи горе, будто Праздник существует отдельно от его участников. Как раз против такой бестолковщины восставала при всех ее недостатках моя мать. Ведь если применить эту теорию безответственности ко всему, множество бесчувственных, близоруких глупцов, с незаслуженной свободой спотыкающихся по жизни, могли бы надеяться на «искупление через истолкование» — идиотскую догму труффидианской теологии и заветную мечту узников тюрем/бедламов.

«Истина» (а каждый кальмаролог болезненно сознает, что сегодняшняя истина завтра может пойти на корм рыбам) в том, что Праздник (как выразился однажды Мартин Лейк) «притаился и посверкивает черными искрами в сознании каждого гражданина Амбры». Я бы пошел дальше Лейка и указал, что каждая отдельная версия/представление создает собственный Праздник — все новый и новый и новый, пока, оглядываясь по сторонам на той далекой сцене, где нет даже утешения знакомых звезд над головой, человек не оказывается в ловушке из расколотых зеркал, составленной из такого множества отраженных Праздников, что никогда не сумеет выбрать из них истинный, пусть даже от этого зависти его свобода (31). Нагромождения бессмысленных ритуалов и странных традиций, сваленных в кучу и приспособленных под нищенскую суму, которую самодовольные эксперты выдают за «опыт Праздника», никакой внутренней ценностью не обладают (32).

Даже самым просвещенным кальмарологам не под силу объяснить истинный «опыт Праздника». На пике Праздника чувствуешь себя почти в своей стихии, когда, окруженный кальмаро-платформами и бражниками в костюмах и масках кальмаров, кальмаро-дирижаблям и вонью свежей рыбы, готов поверить, что украшенный огоньками бульвар Олбамут это сама Моль, а бражники — пресноводные кальмары, собравшиеся для учтивого и радостного общения. Пьянящее веселье, ощущение того, что плывешь против течения толпы, сквозь которую протискиваешься на тротуаре, плеск напитков в стаканах и чашках, непредсказуемые повороты бесед, точно журчанье воды по камням… Какая ностальгия в этих воспоминаниях!

С моего первого Праздника прошло более пятнадцати лет (33). Освободившись наконец от дома предков, от пристальной (точно под лупой) опеки матери и лихорадочной отцовской энергии, я брал уроки у почтенного кальмаролога Марми Горта и дышал неизведанной ни до, ни после свободой. Праздник стал для меня откровением. Он пробудил во мне все давно подавленные чувства, которые скопились во мне в юности среди книг, когда я глотал том за томом, сидя в библиотеке, более просторной, нежели иные дома. Как многие другие, я нагим (34) сновал меж бражников, облаченный лишь в маску кальмара и терялся в толпе. Лишь позднее, вспомнив сопутствующее насилие (35), я осознал, что Праздник лишь бледный эрзац истинной стихии (36).

Тем не менее попытка рассмотреть предмет

Однако, невзирая на такое предуведомление, почему бы не замахнуться на невозможное (37)? А потому:

Начало Празднику было положено не так, как предполагает множество безголовых историков (выдержки из мистера Шрика приводятся ниже), а именно не приказом капана Мэнзикерта I, первого правителя Амбры в год основания города. Нет, наш Праздник — эхо много более древних торжеств, устраиваемых автохтонным племенем под названием доггхе (38).

Доггхе поклонялись существу, сегодня известному как «молевая бегорыба», угрюмой разновидности кальмара, которая, по меркам беспозвоночных, примитивна, но ничего так не любит, как барахтаться в иле на дне реки и высасывать низменное пропитание из гниющих отбросов, там находимых.

По причинам, навсегда для нас утраченным (вместе с большинством доггхе), это племя полагало, что мясо бегорыбы обладает регенерирующими свойствами и укрепляет амурную силу человека, его съевшего. Пиком их ежегодных торжеств, устраиваемых приблизительно в то же время, что и сегодняшний Праздник, было избрание одного человека, который станет охотиться на бегорыбу. Учитывая, что средние молевые бегорыбы, распластавшись по речному ложу, создают круг приблизительно шести футов в диаметре и что главным их средством самозащиты является попытка затолкать как можно большую часть своего беспозвоночного тела в рот и другие отверстия врага, маловероятно, что избранник считал свой жребий большой честью. (Представьте себе, каково это: не тонуть под водой, а задыхаться?)