Ему было очень плохо. Нежная душа неуязвимого героя страдала. Этот мир оказался слишком несовершенным для него. Он жалел, что родился, что его мать богиня, а отец простой царь, что ввязался в эту войну под командованием неблагодарных дураков, что сам послал Патрокла на смерть и не пришёл к нему на помощь, когда эта помощь была нужна. Мелочными и глупыми казались теперь его гнев, обиды и желание видеть унижение Агамемнона. Он уже не хотел мстить своему командиру — теперь он хотел видеть предсмертные судороги Гектора и слышать плач троянских вдов.

В это время перед входом в палатку Ахилла с неба опустился край радуги, и по ней с громким визгом скатилась какая-то рыжеволосая девчонка. Приземлившись, она тут же вскочила на ноги, ворвалась в палатку, театрально подняла руку и заговорила торжественным тоном:

— Ахилл! Воздвигнись к брани…

Тот поднялся с кровати как был — с растрёпанными волосами и голый. Девчонка коротко взвизгнула и стрелой вылетела наружу.

Ахилл высунул голову. Девчонка стояла неподалёку, прижавшись спиной к палатке, и опасливо на него косилась.

— Ты кто? — спросил Ахилл.

— Я-то? — растерянно переспросила девчонка. Вид голого и растрёпанного героя произвёл на неё такое сильное впечатление, что она поначалу забыла, с чем пришла. — Я Ирида, — и с важностью добавила: — Посланница богов.

— И кто тебя послал?

— Это в каком смысле? — обиженным тоном переспросила Ирида, тут же сообразила и ответила скороговоркой, но опять с важностью в голосе: — Послала меня великая Гера — царица богов, супруга всемогущего Зевса-громовержца…

Она, кажется, собиралась говорить дальше, но Ахилл перебил её:

— И что ей надо?

— Кому? — опять не сразу сообразила Ирида, но тут же приложила указательный палец к губам и, страшно выпучив и без того довольно крупные глаза, прошептала: — Тсс! Зевс ничего не знает! Меня к тебе тайно послали. Никому не говори!

После этого она отошла от палатки, снова приняла театральную позу и торжественно провещала:

— Ахилл! Воздвигнись к брани! Бой разгорелся за мёртвое тело Патрокла! Гектор хочет увлечь его в город, чтобы там над ним глумиться. — Ирида подняла ладони над головой, как это делают дети, изображая чудовище, и состроила страшную гримасу. — Он Патроклу голову отсечёт и на кол наденет. Позор тебе будет, если твой друг в таком виде перед Аидом предстанет!

— Мне мама запретила, — буркнул в ответ Ахилл. — У меня доспехов нет. Как я пойду в бой в таком виде?

Ирида часто заморгала, соображая, что ответить. На этот случай Гера её не инструктировала.

— Так ведь… — пробормотала она. — Так ведь там же девушек нет. Разве что Афина может быть. Но она отвернётся, наверно. Ты только выйди и пугни их, а они сами все разбегутся. Ты страшный такой!

— Ну ладно, — проворчал Ахилл. — Передай Гере, что я сейчас выйду.

— Ага, передам.

Ирида вскочила верхом на радугу и тем же манером, как съезжала вниз, с громким визгом вознеслась по ней на небо. Радуга растаяла.

Ахилл всё в том же не вполне приличном виде поднялся на остатки стены лагеря и осмотрел поле брани. Там, под нависшей над серединой грозовой тучей, во тьме продолжался жестокий бой за тело Патрокла. Ахилл набрал полную грудь воздуха и заорал что-то невнятное.

Крик его подхватили на поле боя: греки с радостью, троянцы с ужасом. Но громче всех завизжал старик Феникс. Тело Ахилла тут же окуталось облаком, очертания его расплылись, но весь он засветился как горящая головня, так что его вид, и без того грозный, стал ещё более зловещим и пугающим.

Давя и топча друг друга, троянцы бросились бежать. Тело Патрокла осталось грекам.

Наступивший вечер положил конец битве.

Во время ужина, когда греки радовались тому, что этот день не стал для них последним, Одиссей нашёл Диомеда в обществе Агамемнона и других греческих командиров.

— Ты не забыл, что нам сегодня ещё надо сделать? — спросил он.

Диомед вопросительно посмотрел на Одиссея. В суете такого трудного дня немудрено забыть что угодно.

— Мы собирались принести в жертву Афине доспехи того троянца, которого мы изловили прошлой ночью. Кстати, всех приглашаю. Афина сегодня нам всем помогла.

— Да, Афину почтить надо, — согласился Агамемнон и присоединился к Одиссею и Диомеду. За ним пошли и остальные герои.

Одиссей склонился над телом Долона и стал снимать с него доспехи.

— Что это? — спросил Агамемнон, указывая на какой-то плоский предмет, выпавший из-за пазухи троянца.

— Не знаю, — ответил Одиссей, протягивая находку Агамемнону.

Это были две тонкие деревянные дощечки, сложенные вместе и скреплённые одна с другой. Агамемнон развернул их и сказал:

— Тут что-то написано. Похоже, троянец нёс послание кому-то в нашем лагере.

— Вряд ли, — ответил Диомед. — Он говорил, что послан в разведку. Если бы у него было какое-то другое задание, он бы сказал. Парень был так напуган, что ничего бы не скрыл.

— Не обязательно, — возразил Одиссей. — Он, может, и не трус был вовсе, а хитрец. Специально нам всё рассказывал, чтобы мы не догадались об его главном задании.

— Посветите, — попросил Агамемнон и прочёл вслух: — «Дорогой Паламед! Я благодарен тебе за услуги, которые ты оказал мне и всей Трое. Надеюсь, ты будешь и впредь подрывать боевой дух наших врагов и сделаешь всё, чтобы мы разгромили проклятых греков. Если тебе мало того сундука с золотом, который я тебе уже прислал, я дам тебе ещё и озолочу после нашей победы. Приам».

— Какая чушь! — возмутился Паламед.

— Действительно чушь, — неуверенно сказал Агамемнон, складывая дощечки. — Однако в последние дни у нас и правда было много непонятно откуда взявшихся затруднений. Я уж, грешным делом, на богов думал, но, возможно, дело и не в них. Да и с боевым духом было не всё гладко. И как-то странно, что из всех нас, кажется, один лишь Паламед не получил ни одного ранения. Или он в бой не рвётся, или троянцы его берегут.

— Перестань! — сказал Одиссей. — Как можно оскорблять подозрением своего товарища на основании каких-то дощечек, найденных на теле врага! Там упоминался сундук с золотом. Такую вещь трудно спрятать. Если мы не найдём его у Паламеда, значит, троянцы просто хотят его опорочить и внести разлад в наши ряды.

— Верно! — согласился Агамемнон, удивляясь тому, что Одиссей заступается за человека, которого всегда недолюбливал. — Паламед, ты не станешь возражать, если мы осмотрим твою палатку?

— Мне нечего от вас скрывать, — ответил Паламед.

Герои пошли к нему.

Паламед не участвовал в разграблении соседних городов, и палатка его была обставлена скромно: только необходимое, никакой роскоши и, конечно, ничего напоминающего сундук с золотом.