Вымогательство следствием показаний у арестованных зашло настолько далеко, что даже после передачи дела Тухачевского и других в суд от них требовали показаний на различных военачальников и, в частности, на самих судей Специального судебного присутствия Верховного суда СССР. Так, 10 июня 1937 г. от Примакова были получены показания, компрометирующие трех членов суда: командармов Каширина, Дыбенко и Шапошникова. В отношении Каширина Примаков показал:

«Осенью 1934 г. в Москве, когда через Фельдмана я связался с Алафузо, он говорил мне одновременно о Козицком и Каширине как об участниках заговора».

Допрашивавший Примакова следователь Авсеевич в объяснении сообщил:

«На последнем этапе следствия Леплевский, вызвав к себе Примакова, дал ему целый список крупных командиров Советской Армии, которые ранее не фигурировали в показаниях Примакова, и от имени Ежова предложил по каждому из них написать… Так возникли показания Примакова на Каширина, Дыбенко, Гамарника, Куйбышева, Грязнова, Урицкого, Ковалева, Васильева и других… Все, что наговорил Примаков и другие арестованные в то время, является домыслом от начала и до конца, вызванным нарушением элементарных норм законности при ведении следствия и самого суда… Нам, работникам органов НКВД, в то время было известно, что Сталин взял в свои руки руководство органами НКВД, и Ежов, минуя ЦК ВКП(б), подчинялся только Сталину и выполнял только его волю. Такой порядок подчиненности Сталину органов НКВД оставался при Берия и Абакумове, и все, что делалось в органах НКВД, все было связано с именем Сталина».

Незадолго до начала судебного процесса было проведено в особом отделе НКВД СССР оперативное совещание, на котором Леплевский дал указания следователям еще раз убедить подследственных, чтобы в суде они подтвердили свои показания, и заверить их, что «признание» в суде облегчит их участь. Следователи, фабриковавшие дело, сопровождали своих обвиняемых в суд, находились с ними в комнатах ожидания и были в зале суда. О подготовке судебного процесса Авсеевич показал:

«Что же касается подготовки судебного процесса по делу Тухачевского, Примакова и др., то мне известно, что после того, как следствие было окончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела Леплевский дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подследственными и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с Примаковым, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть вместе с ними в комнате ожидания… Далее я хочу сообщить, что перед самым судебным заседанием по указанию Леплевского я знакомил Примакова с копиями его же показаний».

В своих последующих объяснениях Авсеевич писал:

«…Накануне процесса арестованные вызывались к Леплевскому, который объявил, что завтра начнется суд и что судьба их зависит от их поведения на суде… Перед процессом Примаков вызывался к Ежову, там его, видимо, прощупывали, как он будет себя вести на суде, и, как он потом рассказывал, его уговаривали, что на суде он должен вести так же, как на следствии. Он обещал Ежову на суде разоблачать заговорщиков до конца».

О такой подготовке процесса показания дал также бывший работник НКВД Карпейский.

11 июня 1937 г. Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР рассмотрело на закрытом судебном заседании в Москве дело по обвинению Тухачевского и других. После зачтения обвинительного заключения все подсудимые, отвечая на вопросы председателя суда, заявили, что они признают себя виновными. В дальнейшем они, выполняя требования работников НКВД, подтвердили в суде в основном те показания, которые дали на следствии.

Вот некоторые моменты, характеризующие ход судебного процесса.

Выступление Якира на судебном процессе в соответствии с замыслами организаторов давало линию и для других подсудимых на разоблачение происков Троцкого и фашистских государств против СССР, причем всячески подчеркивалась роль Тухачевского в заговоре.

Однако когда Блюхер, пытаясь конкретизировать подготовку поражения авиации Красной Армии в будущей войне, задал об этом вопрос, то Якир ответил: «Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написал следствию».

На вопрос председателя суда о том, в чем выразилось вредительство по боевой подготовке, Якир уклончиво заявил: «Я об этом вопросе говорил в особом письме».

Допрос Тухачевского и Уборевича велся в суде в форме вопросов и ответов, при этом Ульрих неоднократно прерывал их своими замечаниями. Тухачевский в суде некоторые обвинения не подтвердил. Когда же Уборевич стал отрицать обвинения во вредительстве, шпионаже, тогда суд прервал его допрос, а после перерыва, продолжавшегося один час, перешел к допросу других подсудимых.

Следствие большие надежды возлагало на показание Корка. Его особенно тщательно подготовили к процессу и предоставили возможность произнести «разоблачительную» речь, занявшую 20 листов стенограммы суда. Последующие допросы Эйдемана, Путны и Примакова снова велись в вопросно-ответной форме. При допросе в суде Эйдемана ему были заданы всего три вопроса.

Фельдман так же, как и Корк, был «надеждой» органов следствия. Перед допросом он обратился к суду со следующей просьбой:

«Я просил бы, гр-н председатель позволить мне вкратце (я долго не буду задерживать Вашего внимания) рассказать то, что мне известно как члену центра, то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют».

Разрешение, конечно, последовало. Выступление Фельдмана заняло 12 листов стенограммы.

В суде обстоятельства дела были исследованы крайне поверхностно и неполно. Вопросы, задавшиеся подсудимым, носили тенденциозный, наводящий характер. Суд не только не устранил наличие существенных противоречий в показаниях подсудимых о времени образования заговора, об их вступлении в него, о составе «центра» заговора, о практическом участии в заговорщической деятельности, но даже фактически замаскировал эти противоречия, что освещено в следующем разделе Справки.

Суд не истребовал никаких объективных документальных доказательств и свидетельств, необходимых для оценки правильности тех или иных обвинений, не вызвал никаких свидетелей и не привлек к рассмотрению дела авторитетных экспертов.

Весь судебный процесс по делу Тухачевского и других стенографировался. Однако правкой и корректировкой стенограммы суда занимались те же работники НКВД, которые вели следствие, и, в частности, фальсификатор дела Ушаков-Ушамирский. Этим и объясняются многочисленные случаи искажения показаний, встречающиеся в стенограмме. Одна из стенографисток процесса Тимофеева, член КПСС с 1938 г., сравнив свою подлинную стенографическую запись с расшифровкой, в объяснениях в Парткомиссию при ЦК КПСС в 1962 году написала:

«Я работала стенографисткой на процессе по делу Тухачевского и других… В предъявленной мне правленой официальной стенограмме судебного заседания по делу Тухачевского и других, том № 15, лист дела 154, неизвестно кем, с прямой целью фальсификации того, что говорил Тухачевский, было вставлено слово “японским” генеральным штабом, и получилось, что Тухачевский признал в последнем слове на суде, что он был связан с японским генеральным штабом. На самом деле в стенограмме суда, которую я вела, об этой связи Тухачевский не говорил и этих слов в стенографической записи нет…