Однажды она предложила ему сыграть в веселую игру и выбрать себе другое имя: здесь многие играют в такую игру! Надо просто взять другое имя — и перейти в него. А «Савельев» останется лежать пустой шкуркой. И плохие люди перестанут нас мучить. Потеряют тебя из виду и забудут дорогу в наш дом. Правда же, хорошо? И мы наконец поживем вдвоем…

Таня говорила так просто и убедительно, но почему-то ему было нестерпимо жалко шкурку по имени «Савельев». Он так успел с ней сжиться…

— Но я же Савельев, — сказал он. — Ты же сама говорила!

— Да, — ответила она, — но видишь: все думают, что настоящий Савельев — он. Ну и пускай думают! Какая нам разница, правда? Разве в этом дело?

— А можно им объяснить?

Она покачала головой: нет. Они не поверят.

— Давай я лучше покажу тебе, какие красивые тут бывают имена!

И она прочитала имена, и они действительно были очень красивые. И Бецалель — в тени Бога, и Ариэль — Бог-лев, и Шимшон — солнце… Но они выбрали коротенькое — Там. Это означало — близнец. Там Мельцер. Правда, красиво?

— Значит, я теперь буду — Там? — спросил Савельев, притормозив у какой-то черты.

— Нет уж, — рассмеялась Таня. — Пускай он будет там. А ты будешь — здесь.

Он не понял, почему ей смешно, но не огорчился. Главное, ей было хорошо, а он любил, когда ей хорошо. И тогда какой-то человек приезжал к ним в квартиру и смотрел бумаги, которые доставала Таня, и сам доставал бумаги, и они все решили.

Там Мельцер жил теперь на окраине Иерусалима, а никакого Савельева не было.

Жизнь в новом имени длилась много времен и успела пропитать его теплом. Зуд прошел без следа. Мир расширился: он уже ездил с Таней в автобусе! Он садился впереди у окна и смотрел не отрываясь… Это было невероятно — этот белый город, это пространство, теряющееся в дымке. Это было настоящее приключение!

Посередке они всегда выходили у какого-то сада и садились за столик под тентом, и смуглый человек, жужжа машинкой, делал им вкусный сок со смешным именем «микст».

Скоро этот смуглый человек уже узнавал их, и всегда был им рад, и шутил с Таней, а его хвалил за то, что он, Там Мельцер, все умел попросить сам, на иврите. Они были молодцы, потому что вставали рано и успевали обернуться до жары, а иногда он ехал назад с соседкой, а Таня ехала на работу…

В автобусе, едущем домой, он снова садился у окна и наполнял себя светом этого города, а вечером выходил во дворик. Он ждал Таню, глядя, как медленно тускнеет фиолетовое дерево и блекнет белый куст. Сидел — и тихонечко складывал слова в музыку.

Он всегда угадывал автобус, в котором возвращалась Таня. Сначала тот появлялся далеко-далеко, совсем маленьким, и поворачивал за холм, а потом выезжал из-за поворота уже большим — и из него выходила Таня.

А потом наступала ночь, в которой никто не мешал им и никто не являлся без спроса.

Так они жили, и время воды сменялось временем света, а потом наступало время жары и время песка, и все повторялось. Музыка становилась все ярче, звуки уютились друг к дружке, и так сладко было повторять их гортанным звуком и записывать новыми веселыми буквами…

В этих буквах вырастал белый город, расцветал куст и мелькала птица. Туда помещались Таня, дорога, идущая по холмам, смуглый человек с желтым стаканом сока по имени «микст», воспоминания обо всем, что было и будет…

Туда помещался — мир.

Но однажды Таня сказала, что им надо попрощаться с этим домом, потому что они переедут в другой, у моря, и туда к ним приедет жить ее мама.

— А знаешь почему?

— Почему? — послушно переспросил он. Она держала его за руки, и он знал, что все хорошо.

— Потому что у нас будет сын.

Он удивился и немного заволновался от этой вести, но все случилось именно так, как сказала Таня. Она даже угадала, когда он родится, этот мальчик. Она была необыкновенная женщина.

Они назвали его Савелий, что означало — испрошенный у Бога.

Сначала Савелий Мельцер был кусочком мяса, и все время кричал о чем-то своем, и мешал Таму Мельцеру слушать музыку, звучавшую внутри, но потом из отлучки вернулось время света, и оказалось, что это не кусочек мяса, а человек.

Но еще сильнее, чем сын-человек, новосела поразило — море. Оно было таким сильным, таким уверенным в своей правоте! Оно дышало полной грудью и никого не боялось. Оно с размаху билось о камни, но это было не страшно, потому что Там Мельцер сидел на скамейке высоко-высоко, и волны только грозились, а достать не могли.

Он сидел лицом к морю и небу, и Таня была рядом, а в коляске лежал мальчик Савелий Мельцер, и в душе нарастали звуки, послушные ритму волн и гулу ветра, и он умел поймать эти звуки и оставить их на бумаге навсегда.

Все длилось, менялось и возвращалось на круги своя; мальчик Савелий сам заковылял по дорожке, а потом пошел и стал быстро тянуться к небу…

Но однажды пришло время очень тревожной воды.

В тот вечер рано стемнело, а потом кто-то начал рваться в окно, и Там Мельцер застонал в тревоге.

— Это ветер, — сказала из темноты его жена Таня, — ветер…

Но посреди комнаты уже стоял тот, забытый, ночной человек. Он стоял молча, дожидаясь, пока Савельев проснется окончательно, и сердце лежащего оборвалось: да, Савельев… Савельев!

Лежащий понял, что спрятаться не получилось, и его сердце охватила смертная тоска.

— Ну что, Савельев, — спросил призрак, — так и будем валять дурака?

— Я — Там Мельцер, — неуверенно сказал лежащий, заклиная темноту. Сказал вслух, и Таня снова проснулась:

— Да, мой хороший… Спи.

Она нашарила его голову на подушке и погладила ее.

Призрак дождался, пока Таня опять уснет, и усмехнулся негромко:

— Ну спи… Мельцер.

И исчез. А человек остался лежать во тьме с открытыми глазами. Он уже не знал, кто он. Его не было нигде.

Настоящий Савельев пришел той же ночью и, подойдя к кровати, крепко сжал лежащему горло, перекрыв ему дыхание.

— Это моя жизнь, слышишь, ты! Моя!

Он говорил и в такт словам сжимал пальцы на горле:

— Ты понял? Моя!

Лежащий пытался кивнуть, но у него не получалось. Снять чужие пальцы с горла тоже не получалось, руки не слушались.

— Я буду жить так, как хочу, — тихо и яростно повторял пришедший. — Вон из моей жизни, понял? Я Савельев! Я! Таня проснулась от хрипа. Лежащий рядом человек без имени судорожно хватал руками воздух, пытаясь вдохнуть.

«Скорая», приехав почти сразу, успела снять приступ удушья, но еще до этого, в панике перекапывая аптечку в поисках ампулы, Таня отчетливо услышала, как кто-то, уходя, тихо прикрыл входную дверь.