– Зачем вы приехали в этот лагерь? – спросила я Патимат, которая вместе с мужем возглавляет в Дагестане общественную организацию «Лига защиты матери и ребенка», а в лагере ведет лидерские курсы для старшеклассников-волонтеров.

– Я сама поверила в эту идею ЮНИСЕФ, – сказала Патимат. – Уже три года каждое лето примерно по 600 детей из разных республик обучаются этой программе. Они отсюда уезжают другими. Вот сейчас мы проводим тренинг по дискриминации – это, я считаю, вообще должно быть включено в общеобразовательную программу в России. Дискриминация – это ведь не только неуважение к человеку другой национальности. Это неуважение к инвалидам, слабым и больным, которых в нашей стране много.

Патимат начинает тренинг. Она делит учеников на четыре группы, условно называя их «безногие», «безрукие», «слепые» и «нормальные». И дает всем одинаковые задания – нарисовать картину, пробежать по кругу, станцевать. «Безногие» очень стараются танцевать – лишь бы не отстать от других групп и выиграть конкурс. «Безрукие» очень стараются рисовать, взяв карандаш губами. «Слепые» с завязанными глазами бегут, спотыкаются и отстают. Они не могут выиграть конкурс, потому что они слабее «нормальных».

– Самое тяжелое – это когда они упрекают меня в жестокости, – рассказывает потом Патимат. – Они говорят: «Как вы можете так поступать, вы же сами сделали нас „безногими“!» И тогда мы садимся вместе, и я объясняю им, как себя чувствуют дети-инвалиды в нашем равнодушном обществе.

На третий день тренингов меня уже воспринимали здесь как свою. Это был последний день лагеря. Завершали тренинг игрой в «свободное падение»: на стол ставился стул, на стул забирался подросток и падал спиной на скрещенные руки своих товарищей, стоящих внизу. Надо очень доверять своим друзьям, чтобы это сделать. Ни один не отказался от «свободного падения».

Потом все написали друг другу пожелания на листочках бумаги – эти листочки они увезут домой. Алиму, который носит футболки с изображением Майка Тайсона, пожелали стать боксером. Рамазану – поступить в мединститут и стать хирургом. Батразу Битиеву – не терять чувство юмора, которое делает его непохожим на других.

– Ребята из Ингушетии очень прикольные, – сказал Батраз. – Может, дома меня не поймут, но я им доверяю, честное слово! Мы с ними вместе поем песни у костра. И еще я не знал раньше, что наши обычаи так схожи с ингушскими. Лезгинка у нас очень похожа. И они тоже делают пироги с сыром. – А я очень люблю осетинские пироги, – поддержала Батраза ингушская девочка Дана. – И сказки у нас похожи. Вот, например, легенда о Прометее. Оказывается, кабардинцы говорят, что Прометей был прикован к скале у них, а ингуши – что это было у нас.

– Ты сможешь общаться с Батразом, когда вернешься домой? – спросила я Дану. Она улыбнулась, но как-то неуверенно.

– Я не знаю… Если разрешат родители. Я бы хотела.

Вечером они позвали меня к костру. Представители каждой национальности пели свою песню, а остальные слушали и подпевали. «С вишневыми рассветами, закатами согретая, свободная и гордая земля», – пели ингуши. «Владикавказ, горят твои огни в глазах у нас, мы твой покой сумеем сохранить», – пели осетины. «Птица, коль пела на воле, в клетке не будет петь», – пели чеченцы о пастухе, отказавшемся от царской роскоши ради свободы. Все пели по-русски. А потом Ибрагим из Дербента вышел с гитарой, и все вместе они запели песни группы «Кино».

Рядом со мной сидели две чеченские девочки – 16-летние Милана Арцаева и Аза Вахаева. Милана во время второй войны уехала из Грозного в Дагестан. Она хорошо знает, что такое дискриминация: на улице дагестанские дети говорили ей, что не будут дружить с чеченкой, потому что чеченцы напали на Дагестан. «Но потом они меня узнали и перестали бояться», – говорит Милана. Самой Милане понадобилось много времени, чтобы перестать обвинять русских в том, что стало с Чечней.

– Когда мы убегали из Грозного, родители сказали, что русская армия вторглась в Чечню, – вспоминает Милана. – Потом мне часто показывали фотографии Грозного, каким он был красивым. А когда мы вернулись, я увидела одни развалины. Все вокруг говорили, что это сделали русские.

– Ты и сейчас так считаешь?

– Нет, не считаю. Неправильно ненавидеть весь народ. Войну делают не народы, а правители – из-за власти и денег.

– А как ты относишься к президенту Чечни?

– Ну, по телевизору показывают только хорошее, – сказала девочка. – Хотя слухам тоже нельзя верить.

– Это плохие слухи про президента?

– Ой, можно я не буду отвечать?

Милана смутилась, мне тоже стало неловко оттого, что я потребовала от этой девочки больше, чем могут сказать взрослые у нее на родине.

«Две тысячи лет война, война без особых причин», – пели с серьезными лицами дети у костра. Казалось, они знают, о чем поют. Аза Вахаева точно знала. Всю войну она провела в Грозном – в подвале своей бабушки. Она видела, как умирают люди. И она не любила русских. Но она говорит то, чего я ни разу не слышала от чеченцев: девочка говорит, что научилась прощать.

– Я мусульманка, – говорит Аза. – Надо прощать, потом это зачтется. Так в Коране написано.

– В Чечне так считают немногие, правда?

– Правда. Но я думаю, в Чечне поймут, что, если кто-то разрушает твой дом, надо сначала разобраться, кто виноват – они или мы. Я подружилась здесь с русскими девочками из Чечни, они тоже пострадали от войны и бандитов. Если мы будем помнить зло, то мы все время будем воевать и умрем.

На следующий день, когда пришла пора расставаться, Аза и Маша заплакали. Рамазан и Ибрагим молча жали друг другу руки. Батраз и Дана обменивались телефонами. Скорее всего, они уже не увидятся – слишком мала вероятность, что они попадут в лагерь еще раз. Организаторы говорят, что надо дать возможность другим детям поучаствовать в этой программе.

Но еще несколько месяцев Осетию и Ингушетию будут объединять звонки этих детей. Затихнут они или станут обычным делом – зависит уже не от этих детей, а от тех, кто их окружает на родине.

С начала второй чеченской войны прошло больше восьми лет. Что изменила она в Чечне? По сути, ничего. В Чечне по-прежнему не любят Россию. Эта нелюбовь живет в народе давно – со времен генерала Ермолова и имама Шамиля, со времен депортации, о которой каждая мать рассказывает своему ребенку..

Всю постсоветскую эпоху за чеченцев решали их судьбу. Сначала—Дудаев, потом – Кремль. Но если Дудаев делал вид, что он народный избранник, и внушал чеченцам гордость за то, что они могут жить так, как сами захотели, то Кремль не делает и этого. В других регионах России наплевательское отношение к мнению народа воспринимается как норма, у Чечни же есть иммунитет – ненависть, которую испытывают эти люди к России.

В Чечне до сих пор две власти – Кадыров и Ханкала. Кадыров сейчас сильнее, потому что он не просто назначенец Кремля, он – национальный лидер. Он быстро нащупал благодатную почву для утверждения своего авторитета среди чеченцев – стал проповедником национальной идеи. Он хорошо усвоил формулу «Мы – чеченцы!» со всеми вытекающими отсюда последствиями, а это самый легкий путь сплотить народ вокруг себя. Когда-то так же начинал Дудаев. И это очень плохо. И я об этом пишу не потому, что я – не чеченка, а русская. А потому, что спекуляции политических лидеров на национальной идее – неважно, какой народ пытаются ею «обуздать», русский или чеченский, – приводят к насилию и войне.