Даниэль очень удивился, обнаружив в своем доме девушку, которую он вынес из горящего борделя, а потом встретил у Уайеров.

Ада приходила в ужас всякий раз, когда сталкивалась с ним. Этот детский страх наказания за пустяковую, никому не интересную провинность умилял Даниэля.

Он как-то шепнул ей:

– Если бы я хотел вас погубить, я бы давно это сделал.

Ада покраснела и убежала в детскую.

Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? Девочки ее возраста абсолютно уверены, что всем есть до них дело. Человечество приглядывается к их торчащим ключицам, прыщичкам на лбу, порам на подбородке. Юные девицы думают, что слово «равнодушие» придумано исключительно для того, чтобы описывать их собственные чувства по отношению к навязчивым поклонникам.

Даниэль увидел из окна, как Ада вышла из дома и направилась к воротам. Грация жирафенка, острый выступ локтя, на сгибе дешевая сумка, собственноручно переделанная в недешевую. Сам не зная зачем, Даниэль сел в автомобиль и поехал вслед за Адой.

Она шла, ничего не замечая, – была близорука, а очки носить стеснялась. Подбородок вздернут, цыплячьи бедрышки раскачивают перелицованную юбку. Машины, скопившиеся за автомобилем Даниэля, то и дело сигналили, прежде чем обогнать его, и Ада принимала звуки клаксонов на свой счет.

Даниэль вспомнил сегодняшнюю встречу с Ниной – он заходил к ней в студию полюбоваться на только что отпечатанные календари. Вновь разговоры, не имеющие отношения к тому, что оба держали в уме, постепенное накаливание изнутри, безупречная внешняя вежливость. Даниэль смаковал подробности и в то же время не спускал цепкого взгляда с тонкой фигурки, двигающейся вдоль тротуара.

К Аде привязался китайчонок. Даниэль слышал, как он канючит: «Нет мамы, нет папы, нет виски с содой» – боевой клич шанхайских попрошаек. Грязные пальцы тянулись к Адиному подолу, она уворачивалась: «Отвяжись!»

Даниэль поравнялся с ней.

– Садитесь, я вас подвезу.

Узнав его, Ада остановилась в испуге. Нищий вцепился ей в руку:

– Нет мамы, нет папы…

– Отпусти ее! – по-китайски приказал Даниэль.

Ада поспешно юркнула в машину и захлопнула дверцу:

– Ох, я думала, он никогда от меня не отстанет.

– Куда вам? – спросил Даниэль.

– На Вард-роуд. А дальше я сама.

Ада сняла шляпку и положила ее на колени. Круглое большеглазое личико с тонким носом и маленьким ртом – она была похожа на милого, но не очень породистого котенка.

Два дня назад Даниэль видел сон: темная комната массажного салона, подогретые простыни на кушетке, но вместо бело-курчавой Шанталь была эта Ада.

– Вы все еще боитесь меня? – спросил Даниэль.

Она то и дело поправляла юбку на коленях.

– Не боюсь, – ответила Ада так тихо, что он едва разобрал.

– Вас кто-то ждет дома?

– Нет.

– Вы живете одна?

– А вам что за дело?

– Просто интересно. Снимаете квартиру с подругой?

Ада ничего не ответила.

– Расскажите о себе, – попросил Даниэль и тут же добавил: – Впрочем, не надо. Истории всех русских женщин одинаковы: каждая была графиней, потеряла все и теперь вынуждена зарабатывать тяжелым трудом проститутки, торговки или – при счастливом стечении обстоятельств – гувернантки.

Ада покраснела и еще ниже склонила голову:

– Остановитесь, я хочу выйти.

Даниэль в удивлении посмотрел на нее:

– Извините, я не хотел вас обидеть. Я просто вспомнил…

– Остановитесь! Иначе я все мисс Эдне расскажу!

Он притормозил у обочины. Ада спрыгнула на землю:

– Запомните: я не дам с собой так обращаться! Вы можете меня уволить, но вы не имеете права меня унижать! Я никогда не работала проституткой!

Дверца хлопнула. Даниэль высунулся из окна:

– Ада, постойте!

Но она не обернулась.

«Мисс Эдне расскажу!» – Даниэль расхохотался. Боже мой, девочка решила, что он в нее влюбился.

Говорят, рынок Хонкью – самый большой на Дальнем Востоке. Да что там – во всей Азии!

За Садовым мостом, на той стороне Сучжоу Крик, – пестрые кварталы, где обитают португальцы, японцы и полукровки всех мастей. На углу Бун и Усун-роуд – торговые ряды под черепичной крышей. Сотни босоногих рыбаков, мясников в заляпанных фартуках, крестьянских девчонок с туго заплетенными блестящими косами.

Полицейские прохаживаются между торговцами, смотрят на клетки с утками, пирамиды овощей и яиц. Направо – подвешенные за ноги фазаны, бекасы и дрофы, налево – распластанная на льду рыба, лиловые кальмары и усатые креветки. От блеска чешуи, льда и разделочных ножей рябит в глазах.

– Дорогу! Расступитесь! – под навес вносят завернутого в шелка господина. Губернатор Лу Юнсян прибыл в Шанхай, чтобы воевать с Ученым Ци Сеюанем; его личный повар – самый важный посетитель рынка.

Мясники суетятся, показывают лучшие куски. Господин повар не смотрит на них и тихо переговаривается со слугой. Потом показывает длинным ногтем на будущую покупку. Товар заворачивают в бумагу; кули поднимают паланкин. Цветной зонт и черная шапочка господина плывут дальше над толпой.

– Разойдитесь! Дорогу! Дорогу! – Слуги тащат корзины, свертки и клетки с живностью.

Ветер теребил флаги и вывески, толпа месила грязь между торговых рядов.

Ада набрала столько, что едва могла тащить корзину. Мизинец на ноге ныл – зашибла о высокий порог, когда выходила из кондитерской лавки. У китайцев везде высокие пороги.

Народу на рынке в два раза больше обычного. Беженцы с запада хлынули в город. Вокруг иностранных концессий поставили блокпосты, накрутили колючую проволоку, но толку от этого никакого. В газетах писали: каждый день пять – семь тысяч человек приходят.

Шанхай был объявлен нейтральной зоной. Бои велись западнее и южнее города. Великие Державы объявили пекинскому правительству, что, если война перекатится в Шанхай, они потребуют возместить всякий ущерб, нанесенный их подданным. Батальон индийцев, полк тонкинийцев и несколько рот американской морской пехоты высадились на берег, чтобы охранять иностранные концессии. Итальянский крейсер «Либия» встал на страже Хуанпу.

Ада протолкалась к выходу с рынка. Вдоль стены – лохматые беженки с голопузыми детьми. Черные ноги, тряпье, худые лица и безнадежный взгляд в никуда. Все они поголовно истощены и больны. Их нельзя выгнать – это смерть; нельзя оставить – кто будет их кормить?