— Мне этого недостаточно, — сказал я ему. — Нам нужно найти его сегодня. Утром я уезжаю из города. Кто-то из тех, кто там работает, знает, где он живет или где я могу найти его?

— Не сомневаюсь, что мы сможем заполучить эту информацию. — Бруннер поднял вверх искривленный артритом палец. — Конечно же, проблема только в финансировании, сэр.

— Финансирование — это не проблема, — резко сказал я. — Просто отведи меня туда.

По дороге я купил в каком-то ларьке буррито с колой и стал есть, пока мы пробирались сквозь толпы людей. Я ожидал, что мой желудок не примет такую еду, но оказалось довольно вкусно. К тому времени как мы дошли до конца бульвара и повернули на другую улицу, я закончил с трапезой. Бруннер остановился перед открытым дверным проемом. Я поднял глаза. Над входом гудела розовая неоновая вывеска в форме одетой в сомбреро лисы, на кончике пушистого, торчащего вверх хвоста которой болталась женская туфелька на шпильке. Вместо двери висела занавеска, а рядом с ней сидел на стуле и раздавал листовки толстый ухмыляющийся мексиканец.

Я проследовал за Бруннером за занавеску и оказался в убогом, тускло освещенном баре, где пахло потом, сигаретным дымом и спиртным. Вдоль стен теснились кабинки, а в центре помещения находилась длинная стойка со стульями по обе стороны от нее. Худая, но грудастая, скверно накрашенная стриптизерша лет двадцати с небольшим, в красном, усыпанном блестками бикини расхаживала по стойке. Со скучающим видом она медленно пританцовывала под мелодию, звучащую из дребезжащих потолочных динамиков. Время от времени она встряхивала гривой сильно начесанных, угольно-черных волос и настолько близко подходила к разноцветным лампочкам, вмонтированным в стойку, что становились видны многочисленные растяжки и шрам от кесарева сечения.

Сидевшие за стойкой и по всему заведению мужчины с осоловелыми глазами почти не обращали на нее внимания. Лишь некоторые махали деньгами и жестом просили ее снять бюстгальтер. Как только девушка это сделала, посетители оживились, но сама она, казалось, оставалась такой же безучастной. Ее болтание грудями предполагало быть эротичным, но вместо этого получалось грустным и удручающим. Боже, это же чья-то мать. Я мог лишь представить, насколько ужасной была ее жизнь за пределами этого жуткого места. «Еще одна тонущая душа», — подумал я.

«Грехи всего мира», — прошептал шрамовник.

Полагаю, где-то в моем сознании еще оставалось рыцарство, и я сказал себе, что должен что-то сделать, чтобы помочь этой бедной забитой женщине или как-то спасти ее. В идеальном мире это имело смысл и казалось настолько правильным, что происходило почти инстинктивно, как чувство, которое я часто испытывал, когда видел бездомного или жертву безысходности. Но в данном случае я ничего не смог бы сделать. Она б не доверилась мне и не приняла бы помощь, даже если б я предложил. Мы все — лишь фигурки в игре, исход которой уже определен, и каждый из нас играет свою роль. Остальное — фантазии и домыслы, которые мы рассказываем себе по ночам, когда смотрим на пустые потолки и надеемся, что где-то в той тьме Бог еще слушает нас. А может, мы рассказываем себе все это на тот случай, если Он все слышит. В конце концов, мы делаем это лишь для того, чтобы нам стало легче, пока мы обращены спинами друг к другу.

Как только мы сели за столик в дальней части бара, Бруннер подозвал официантку, заказал два пива и что-то ей шепнул. Та посмотрела на меня, даже не пытаясь сделать это скрытно. Хотя ее пренебрежение к Бруннеру, казалось, перевешивало даже ее недоверие ко мне, она быстро кивнула и ушла.

Я перегнулся через стол.

— Что вы узнали?

— Она отведет меня в подсобку, переговорить с Дамитой, женщиной, знакомой с человеком, которого вы ищете, и знающей, где он. Дамита — здешняя массажистка. — Он подмигнул. — Ее имя означает «маленькая принцесса». Она совершеннолетняя, но выглядит как подросток, и, судя по всему, мистер Уилер имеет определенные склонности в этой области. Конечно же, мне придется заплатить ей за информацию, а еще за время, которое она уделит.

— Сколько?

— Скоро узнаем.

Закончилась одна песня и началась другая. На стойке танцевала все та же стриптизерша.

Через несколько минут официантка вернулась и поставила на наш столик два пива. Я заплатил ей, в том числе щедрые чаевые. Вместо того чтобы поблагодарить меня, она что-то сказала Бруннеру, а затем жестом попросила его следовать за ней.

— Мне потребуется сто долларов, — сказал Бруннер.

— Чушь.

Лицо у него перекосила испуганная улыбка, как у ребенка, пойманного на лжи.

— Э-э, может, я смогу уговорить ее на пятьдесят.

Я небрежно сунул ему под стол наличные. Когда его грязная лапа вцепилась в них, я схватил его за запястье.

— Даже не думай взять деньги и улизнуть через черный ход, Бруннер. У тебя есть пять минут, чтобы добыть мне информацию.

Он побледнел.

— Я думал мы отошли от подобных необоснованных обвинений. При всем уважении, я делаю все возможное, чтобы предоставить вам услуги высочайшего качества, а вы…

— Часики тикают, — сказал я, постучав по циферблату своих часов.

Не говоря больше ни слова, он одним глотком выпил свое пиво и поковылял вслед за официанткой. Я проследил, как они оба исчезли в темном коридоре в дальнем конце помещения.

Четыре минуты и тридцать восемь секунд спустя Бруннер с возбужденным видом вернулся к столику.

— Миссия выполнена, сэр!

— Ты раздобыл информацию или просто немного развлекся?

Взяв сигарету из моей пачки на столе, он с дьявольской ухмылкой сунул ее в уголок рта.

— И то и другое.

* * *

Через несколько кварталов мы с Бруннером покинули оживленные улицы и оказались в коротком переулке. Тихий, почти безлюдный, он выглядел довольно зловеще. В одном его конце располагалась большая церковь, в другом — ветхая продуктовая лавка. Между ними стояли многочисленные темные пустые здания. Посередине находилась небольшая бетонированная площадка с тремя деревянными скамейками. Тусклый свет лился сквозь открытую входную дверь магазина на улицу, образуя на тротуаре что-то похожее на небольшой прудик. Казалось, это был единственный признак жизни здесь. В конце улочки, по другую сторону от потрескавшегося тротуара, асфальт уступал место бурой мертвой траве. Дальше раскинулось старое кладбище, с древними, обветренными надгробиями и крестами.

Бруннер остановился на углу возле ветхого двухэтажного здания с испанской крышей, напоминающего то ли многоквартирный дом, то ли пансионат. Старик указал на узкую лестницу в центре здания.

— Здесь, — сказал он. — Дамита сказала, второй этаж, первая дверь слева.

Я глубоко вздохнул и некоторое время просто смотрел на здание. Невозможно было представить здесь Джейми Уилера, которого я знал. Могли ли мы вообразить в наших самых диких кошмарах — много лет назад, еще до случая со шрамовником, когда мы беззаботно росли в маленьком городке Нью-Бетани, что однажды оба окажемся здесь, в этом грязном переулке в Тихуане? Перед глазами у меня замелькали образы из детства, похожие на пленку, крутящуюся в старом проекторе. Солнечный день, и мы втроем у валуна. В траве у дороги лежат брошенные нами велосипеды, а мы несемся по полю, словно рвущиеся в бой солдаты. Мартин со своей пластмассовой «М-16», имитирующий звуки стрельбы, я — с игрушечным пистолетом, а Джейми — в настоящей каске времен Второй мировой, которую он получил в подарок от армейского магазина. Спереди на ней был нарисован большой красный крест, поэтому Джейми всегда изображал санитара. Он никогда не брал в руки оружие, когда мы играли в войну. Не походил на нас с Мартином. Даже в том нежном возрасте мы оба боролись за доминирование. Как два альфа-самца, сражались за одну и ту же добычу, с игрушечным оружием и мальчишеской героикой. Выкрикивали приказы и убивали немцев или японцев (в зависимости от того, кого назначали врагом). Даже тогда в своих агрессивных играх искали ответы, знания и, возможно, искупление. А Джейми тем временем делал вид, что оказывает помощь раненым солдатам, накладывал воображаемые жгуты и вкалывал им в ноги морфин, как мы видели во многих фильмах про войну по дециметровому каналу «Экшен Тиэтер», целый день крутившему кино по субботам и воскресеньям. И я помню, как, пока я вел заградительный огонь, Мартин пытался оттащить его от невидимого умирающего солдата. Кричал ему, чтобы он уходил с нами, поскольку на поле боя стало слишком опасно. «Ты ему уже ничем не поможешь! — прокричал Мартин. — Оставь его, или тоже здесь погибнешь!» Отчаянно пытающийся остановить кровотечение, Джейми ответил: «Тогда я тоже здесь погибну!» А потом Мартин изобразил звук выстрела и ударил костяшкой по санитарной каске Джейми, показывая, что в того попала пуля. Джейми посмотрел на него, разочарованный, но, как всегда, готовый подчиниться. Закатив глаза, он упал в траву и умер. «Пошли», — сказал мне Мартин, со странным выражением лица, которое я тогда не знал, как интерпретировать. Потом я понял, что это — удовольствие быть Богом, тем, в чьей власти решать, кому жить, а кому умереть. Ни объяснений, ни споров, ни дискуссий. Он просто указывал пальцем, и ты падал замертво. «Нам нужно перебраться через это поле!» — Он пробежал мимо меня, стреляя на ходу.