Утром он почувствовал уверенность, какой давно уж не испытывал. Ощущение было такое, что теперь он знает о том, как функционирует его организм, гораздо больше, чем раньше. Не сводя глаз с собственных пальцев, застегнул куртку на все пуговицы. Сидя перед огнем с чашкой кофе в руках, он слышал, как бьется его сердце и пульсирует вена на виске. От этого ему сделалось легче, ибо то и другое — свидетельство жизни и движения в противоположность постылой тишине снаружи. Но обернувшись, чтобы налить себе еще чашечку, он сделал неприятное открытие: кофе кончился. На мгновение он не поверил глазам, даже пошарил на всякий случай среди запасов провизии, и в конце концов смирился с новым известием. Во всяком случае, ему так показалось. Что ж, обойдется без кофе. Снаружи в сером свете падали редкие хлопья снега; какое-то время он смотрел на них, думая, насколько же печален и мрачен этот край. Этот вид напомнил ему о распорядке, которому он ранее следовал неуклонно; он спустился к руслу реки и устремил взгляд на север. С началом зимы от русла почти и следа не осталось — сплошная пелена снега, и лишь по едва заметному углублению можно было определить, что здесь пролегает дорога.

Внезапно он ощутил прилив энергии. Следует что-нибудь предпринять, сказал он себе, сделать решительный шаг, иначе снег накроет его подобно руслу реки. Удивляясь самому себе, ибо непонятно, откуда пришла эта сила, он схватил кучу валявшихся на земле сучьев, топор и принялся мастерить салазки. В хижине нашелся моток веревки, она тоже пошла в дело. С ее помощью он сделал подобие упряжи, которую можно закрепить на груди и плечах, чтобы тащить за собой груз. Вид салазок, стоявших перед входом в хижину, привел его в хорошее настроение. Смеркалось, деревья покрывались густой тенью. Завтра он встанет на рассвете, сложит остатки провизии и двинется в сторону огня, тепла и человеческих голосов.

Но все обернулось иначе. Трудно сказать, почему и как вышло, что твердо и осознанно решено было сделать одно, а потом какой-то случайный импульс подвигнул его на другое. Утро следующего дня застало его сидящим перед огнем с томиком стихов Теннисона. Дивясь на самою себя, он поднялся, вышел на воздух и еще раз оглядел салазки, молча оценивая изгиб полозьев, сделанных из березовой коры. Небо, отметил он, посерело — это предвещает снегопад. Глупо, подумал он, трогаться в путь сегодня. Гораздо лучше посидеть у огня. Добредя до навеса, он с удивлением обнаружил, что дров почти не осталось. Кляня себя за небрежность, он взял топор.

Когда он проснулся на следующее утро, костер почти выгорел, и хоть накануне поверх одеяла еще и куртку накинул, все же основательно замерз. Изо всех сил колотя себя ладонями по бокам и разминая ноги, немного разогрелся, но онемение так до конца и не прошло. Сделалось по-настоящему холодно. Ему приходилось слышать, что в диких краях случаются морозы, когда птицы замертво падают на лету, а звери выживают только зарывшись в сугроб, и он подумал, уж не наступили ли они. Ветра не было, но ему показалось, что сегодня все как-то по-особому сурово, пустынно; наблюдать эту картину он больше не мог. Он вновь, не вполне понимая, что его к этому подтолкнуло, принялся грузить свои пожитки — чайник, банки с едой, коробок с серными спичками — на сани. Добившись удовлетворяющего его порядка, взял холстину и накрыл ею поклажу. Скрип снега под мокасинами кое о чем напомнил ему, и, нырнув в гущу деревьев, он вскоре вернулся с охапкой хвороста. При помощи остатков веревки и шпагата ему удалось соорудить из него нечто вроде снегоступов.

Странно, но покончив со всеми этими приготовлениями, он почувствовал, как решимость действовать вновь иссякает. Бросив взгляд на огонь, затем на дверь хижины, нащупал в кармане куртки томик Теннисона и подумал, что, может, напрасно он так торопится. Сколько отсюда до форта Макгарри, прикинул он, ругая себя за то, что отнесся без должного внимания к карте, когда ребята разглядывали ее в самом начале путешествия. Скорее всего не больше семидесяти миль, максимум восемьдесят. А ведь даже по свежему снегу и в снегоступах можно пройти миль пятнадцать в день. Эти подсчеты несколько успокоили, но все же не до конца, и он пожалел, что у него нет настоящих саней и упряжки собак, вроде тех, которые взяли с собой ребята, уходя отсюда. Все еще не отводя взгляда от тлеющих углей и двери в хижину, он подумал — впервые за последние дни — о том, что с ними случилось и почему они не вернулись за ним.

Стоит, наверное, оставить ребятам записку, решил он и, вырвав из томика стихов тонкий лист чистой бумаги, присел рядом с огнем, чтобы не онемели пальцы, и нацарапал огрызком карандаша: «Возвращаюсь в форт Макгарри». Нацепил ее на ржавый гвоздь, торчавший из косяка двери. Вид клочка бумаги ободрил его, пожалуй, больше всех предыдущих приготовлений. Бросив прощальный взгляд на хижину, перекинув через плечо винтовку и закрепив на груди упряжь, он спустился по небольшому промерзшему склону холма и двинулся по руслу реки на юг.

Бледное арктическое солнце стояло в зените. Тишина, казалось, даже большая, чем та, что поразила его, когда он впервые переступил порог хижины, обволакивала землю. Двигаясь вперед, он страшился ее и в то же время боялся нарушить, а потому старался ступать как можно беззвучнее. Даже собственное дыхание раздражало его. Он то и дело направлял полозья по новому желобу, чтобы скользили мягче. Русло, как он с облегчением убедился, было вполне различимо: тонкая примятая полоска снега, бегущая вдоль шеренги темных елей и мелькающего подлеска. В какой-то момент выскочил из своего укрытия белый заяц и стремительно перескочил через дорогу. Все, больше никакого движения. Светового времени осталось два часа, а позади, прикинул он, всего пять миль. Когда наступили сумерки, он подтащил салазки к еловым зарослям справа от дороги и принялся устраиваться на ночь. Действовал он методически, ибо понимал, что уцелеть можно только в тепле, так же как и приготовиться к завтрашним испытаниям. Он чувствовал, что пятимильное путешествие с санями за спиной забрало у него почти все силы, и перенапрягаться было бы глупо. Он нарубил побольше дров, соорудил костер и приготовил скудный ужин. Настроение несколько поднялось: он идет в нужном направлении. Через четыре-пять дней окажется дома. Единственное, о чем приходится сожалеть, — отсутствие кофе. Не думал он, что ему может так не хватать этого напитка. Кроме пронизывающего холода, заставлявшего его ежиться и как можно ближе придвигаться к огню, все остальное было неплохо. Если бы ребята сейчас видели его, наверняка приятно удивились, как это новичок так быстро приспособился к суровым условиям севера. Дремля над огнем, он представлял себе, как появляется в форте Макгарри перед удивленным взглядом начальника.

Сразу за костром и под лапами ели образовалось какое-то темное пятно, очень похожее на животное, нежащееся в тепле, исходящем от огня, — так, бывало, ложились подле камина собаки в доме его опекуна. Весьма заинтригованный этим уникальным феноменом, он изо всех сил напряг слух, но не уловил ничего, кроме потрескивания сучьев в костре да слабого свиста пара, вырывающегося из чайника, поставленного на краю. Сделав несколько глотков горячей волы, он вновь задержал взгляд на темном пятне, однако на сей раз оно оказалось в его воображении более расплывчатым, не столь четким. Может, это просто обман зрения, подумал он; оно и неудивительно — ведь дело происходит в такой глуши, да и все его чувства напряжены до крайности. Некоторое время спустя он вытащил из огня ветку и, прицелившись, бросил ее в сторону пятна, но ничего из этого не вышло, только шипение послышалось: это палка воткнулась в снег горящим концом.