Но в голосе его при этом была и печаль, и Аделаида решила, что новое увлечение не довело старика до добра.

Когда же ему приходилось упоминать жену, его голос звучал ровно, но пальцы напрягались, каменела рука. Тогда Аделаиде казалось, что с ней произошло что-то очень нехорошее, что-то значительно худшее, чем просто развод с Карлом (хотя ей трудно было представить, что могло бы быть хуже для женщины, имевшей невероятное, невозможное счастье столько лет быть егоженой…)

– Спишь, – повторил Карл. – Идем наверх.

Аделаида, отлепившись от его плеча, помотала головой.

– Я хочу знать, что было дальше… с тобой и Мануэлой.

Карл поднялся и подошел к окну. Лунный свет, смешавшись с огненными сполохами из камина, окрасил его фигуру мерцающим ореолом и опустил на лицо невидимое, но прочное забрало.

– Она умерла, – сказал Карл.

Аделаида струйкой дыма, дуновением воздуха, шелестом ночных листьев перенеслась к нему и стала рядом. Его профиль, четкий и застывший, словно на старинной монете, его взгляд, устремленный на темный лес под луной на том берегу озера, не испугали ее и не убавили решимости. Она протянула к нему свои белые, обнаженные до плеч руки, взяла его за плечи и развернула к себе.

«Если, – произнесла она мысленно, глядя в его темные, непрозрачные, погасшие под маской глаза, – тебе проще и спокойней молчать, то молчи, не говори мне ничего больше, и я не стану тревожить тебя и досаждать расспросами. Но если есть хоть малейший шанс, что тебе станет легче, что хоть немного уменьшится боль, тогда расскажи мне. Раздели ее со мной так же щедро, как ты делил со мной радость».

– Ее убили, – сказал Карл, – ее и ее отца.

Аделаида охнула и прижалась к нему.

* * *

Это случилось в мае, через несколько дней после того, как Карлу исполнилось тридцать четыре.

Он только что с успехом закончил расследование одного долгого и до крайности запутанного дела, и в департаменте полиции центрального округа никто не сомневался, что теперь его ждет очередное повышение по службе.

Друзья радовались, завистники завидовали, окружной прокурор негодовал и строил козни – в общем, все было как всегда.

В семейной жизни Карла тоже было все как всегда – с той только разницей, что у Мануэлы наконец-то появился настоящий повод для ревности. В самом деле, муж стал позже являться домой, выходить на работу по выходным, и нашлись добрые, отзывчивые, чуткие к чужой беде люди, которые сообщили Мануэле, что он пару раз был замечен в боулинге с какой-то молодой особой.

Мануэла тут же произвела собственное расследование и выяснила, что особа вовсе не так уж молода, не намного моложе ее самой, а просто хорошо выглядит. И вообще, это не какая-нибудь неизвестная женщина, а адвокат Диас.

Про эту смазливую адвокатшу Карл ей рассказывал, сдержанно, чтобы не задеть хрупкого самолюбия жены, восхищаясь ее умом и деловыми качествами, а потом познакомил их на какой-то светской вечеринке.

Тогда Диас не показалась Мануэле опасной; держалась она просто, скромно, дружелюбно, да и Карл ничем не показал, что она для него нечто большее, чем товарищ по работе. Скрытно, но неотступно наблюдая за ним весь вечер, Мануэла пришла к выводу, что он не притворяется.

И вот теперь, когда Мануэла снова, после долгого перерыва, начала подумывать о ребенке, нате вам! Боулинг – это серьезно. Ееон никогда не водил в боулинг.

Мужу, несмотря на то что тот пришел со службы озабоченный и уставший, была устроена сцена. Муж, как всегда, стоически вынес град каверзных вопросов, упреков и обвинений; он ничего не объяснял, ничего не признавал и ничего не отрицал. Он просто устало вздохнул и сказал, что между ним и Диас ничего нет. Разгорячившаяся Мануэла потребовала честного слова, и слово было дано. Но после этого муж ушел в свой кабинет и заперся там на ключ, что проделывал крайне редко.

Несмотря на то что он не солгал жене, он все же чувствовал себя не в своей тарелке. Адвокат Диас, прекрасный товарищ, умница, наделенная столь редким среди женщин чувством юмора, тонкая, понимающая, с которой всегда было так легко и интересно общаться, взяла и призналась ему в любви.

После трех лет безмятежного, приятного знакомства это было неожиданностью. Великий дипломат и знаток женской психологии растерялся. Он попытался отшутиться. Глядя на Диас поверх компьютерного монитора (дело происходило в его кабинете), он спросил ее, зачем ей, молодой, веселой, очаровательной женщине, о которой вздыхает половина департамента, этот старый, безнадежно женатый зануда.

Это было ошибкой.

Адвокат Диас тут же оказалась по его сторону монитора, и нежные ручки обвились вокруг его шеи. Адвокат явно собиралась доказать ему, прямо здесь и сейчас, что он вовсе не стар и ни в каком смысле не безнадежен.

Карла спас деликатный стук в дверь. Это пришел один из троих его сотрудников. Вообще-то они не имели привычки стучать в дверь шефа, известного своим демократизмом, но, с другой стороны, и шеф не имел привычки закрываться.

Сотрудник, задавая свои деловые вопросы, с любопытством приглядывался к шефу и его гостье. Но по лицу Карла благодаря ацтекской выучке ничего заметить было нельзя, а адвокат смирно сидела на стуле для посетителей, опустив голову, и листала какие-то бумаги. В комнате и в одежде обоих был полный порядок. Сотрудник ушел разочарованный. Дверь за ним осталась открытой.

– Я подожду, – сказала Диас на прощанье, понизив голос так, чтобы локаторы за дверью не смогли ничего уловить, – если бы ты действительно любил свою жену, я не сказала бы тебе ни слова. Но ведь ты просто исполняешь долг, и рано или поздно тебе это надоест.

И ушла, оставив Карла в душевном смятении.

Смятение это было вызвано не тем, что неожиданное признание Диас нашло в нем какой-то отклик, а тем, что в ее последних словах была, возможно, доля истины.

После этой истории Мануэла как-то притихла и сцен больше не устраивала. Карл держал себя как обычно, иногда задерживался на работе, иногда приходил вовремя. Имени Диас в доме больше не произносилось.

Карл не знал о том, что в последнее время Мануэла часто виделась с отцом и рассказывала ему о своих подозрениях. Старик, надо отдать ему должное, не разделял ее опасений. Твой муж, при всех его недостатках, человек честный, говорил он дочери, и лучше бы ты ему доверяла. Мы, знаешь ли, не любим, когда нас подозревают и тем более устраивают за нами слежку, говорил он. Этим ты ничего не добьешься, только оттолкнешь его от себя.

Мануэла слушала, кивала, соглашалась.

В последний свой приезд она уже не жаловалась на то, что у мужа, по-видимому, кто-то есть. Она жаловалась на то, что он охладел к ней.

– Почему ты так решила? Он что, с тобой больше не спит? – спросил сеньор Лопес, враг всяческих недомолвок и эвфемизмов.

– Нет, спит, но… То есть, я хочу сказать… Когда он со мной, мне иногда кажется, что он думает о ком-то другом.