Ацтек, решив, что Карл его не расслышал или не понял, повторил раздельно, четко и ясно, что после смерти жены и тестя все эти сокровища принадлежат ему.

После чего пожал плечами и удалился так же тихо и незаметно, как и возник.

А через сорок минут после его ухода Карла пришли арестовывать.

Пришедшие трое, каждому из которых Карл был хорошо знаком, чувствовали себя далеко не в своей тарелке. Подписанный окружным прокурором ордер на арест казался им откровенной и подлой несправедливостью по отношению к человеку, который никогда и никому (преступники не в счет) не причинил никакого зла.

Посовещавшись в прихожей (Карл стоял тут же, безучастно подпирая стену, и молча ждал), они сказали ему, что он может уйти. У него есть целый час времени. За час из международного аэропорта Бенито Хуарес улетят полдюжины самолетов – в том числе и в те страны, с которыми у Мексики нет соглашения о выдаче преступников. А если ему, Карлу, нужны деньги, то вот… и они принялись выворачивать карманы.

Впервые за последние несколько дней по лицу Карла скользнула тень улыбки.

Он несколько встряхнулся.

Он крепко пожал им руки.

И наотрез отказался бежать.

С искренней печалью, но и с облегчением, что не пришлось идти ради него на должностное преступление, они отвезли Карла в прокуратуру. По дороге они всячески подбадривали его, строили собственные версии, выражали надежду и готовность помочь и даже наручники ему надели лишь перед самой дверью окружного прокурора.

Окружной прокурор, которого за глаза называли ходячим воплощением законности, гордился своей репутацией – не меньше, чем роскошным, шитым золотом, со шнурами и позументами, мундиром, в котором он щеголял при каждом удобном и неудобном случае. Злые языки поговаривали, что он в нем спит, но это, разумеется, было неправдой.

Чтобы полнее насладиться унижением поверженного врага, прокурор встал из-за стола и вытянулся во весь свой, довольно-таки небольшой, рост. Солнечные лучи играли на позолоченных цацках мундира, скользили по выбритым до зеркальной синевы щекам и преломлялись в круглых, без оправы, очках.

Арестованный же, стоявший напротив со скованными руками, был сер, жалок, небрит и в мятой гражданской одежде (он в отличие от прокурора никогда не любил форму и надевал ее лишь в случае крайней необходимости).

И такого вот человека столько лет терпели в наших доблестных органах охраны и защиты правопорядка! Мало того – награждали, повышали по службе; и, мало того, сделали начальником аналитического отдела, как будто мало у нас своих, умных, способных молодых людей из коренных мексиканцев (взять хотя бы родного племянника окружного прокурора).

– Вы обвиняетесь, – заговорил прокурор, делая небольшие, доставляющие особое удовольствие своей беспощадной весомостью паузы, – в двойном убийстве: вашей жены и вашего тестя. Я с самого начала подозревал вас, Родригес, но мне был неясен мотив. Теперь же все очевидно. Вам надоело ждать наследства, и вы решили отправить старика в страну вечной охоты, а заодно и избавиться от надоевшей жены.

– Я этого не делал, – произнес Карл. – И вам это хорошо известно. Убить хотели меня.

– Да? – мягко улыбнулся прокурор. – И кто же, по-вашему, мог подложить в машину взрывное устройство? В вашумашину, которая стояла в гараже вашегодома?

– Я думал об этом, – сказал Карл, все еще не веря, что прокурору не нужны никакие другие версии, – это могли сделать следующие лица…

Прокурор сразу же перестал улыбаться.

– На вашем месте, Родригес, я бы не стал пытаться бросить тень на ни в чем не повинных людей, – тихо и угрожающе произнес он. – У вас есть один-единственный шанс смягчить вашу участь – это теперь же и немедленно признаться во всем. Тогда суд учтет ваше чистосердечное признание, и, возможно, вам удастся отделаться пожизненным заключением.

– Я не стану признаваться в том, чего не совершал, – заявил Карл, делая шаг навстречу прокурору.

Прокурор заморгал. Арестованный по-прежнему был сер, помят и небрит, и руки его по-прежнему были в браслетах, но вот ощущение подавленности и обреченности, приличествующее арестованному, куда-то подевалось.

Прокурор на всякий случай нажал на кнопку.

Немедленно явился конвой (молодцы, отлично вымуштрованные ребята!) и застыл по обе стороны двери.

– Вызовите моего адвоката, – потребовал Карл, делая еще шаг.

– Обязательно, – усмехнулся прокурор, отступив за свой стол и обретя былую уверенность, – это положено по закону. Вот только сейчас вечер пятницы, и вряд ли нам удастся отыскать госпожу Диас раньше понедельника. Увести! – бросил он конвою и, не глядя больше на Карла, занялся бумагами.

Прокурор, не зная и, разумеется, не желая того, оказал Карлу огромную услугу.

Вернее сказать, две услуги.

Во-первых, он избавил Карла от депрессии. Карлу нужно было понять, что прокурор вовсе не собирается заниматься расследованием, что его, Карла, осудят за двойное убийство и, скорее всего, казнят, что его дочери останутся сиротами, а настоящие убийцы будут разгуливать на свободе, чтобы он перестал заниматься самоедством и включил наконец мозги.

Во-вторых, он поместил Карла в самое безопасное при нынешних обстоятельствах место. Едва ли убийцы, даже раздраженные неудачей, смогли бы достать его в камере предварительного заключения.

Уик-энд Карл провел плодотворно – ел, спал и думал. Скудость тюремного пайка и жесткость тюремной постели способствовали ясности мысли. К тому же камера была одиночная, и ему никто не мешал.

В понедельник в шесть утра в следственный изолятор ворвалась адвокат Диас.

Карла, в соответствии с тюремными правилами, допустили к ней лишь в восемь.

Эти два часа адвокат употребила на то, чтобы совершенно расположить к себе охрану, а заодно телефонными звонками поднять с постели окружного прокурора – не будет ли он так любезен отпустить сеньора Родригеса под залог в, скажем, сто тысяч американских долларов?

Сумма неслыханная; слышно было, как на том конце провода прокурор борется с соблазном.

Это невозможно, сказал наконец прокурор. Слишком серьезное обвинение, сказал прокурор. Не может ли он как-то скрасить горечь отказа очаровательной госпоже Диас, спросил прокурор – например, приглашением поужинать в одном из самых роскошных ресторанов Мехико? Очаровательная госпожа Диас послала его в задницу под единодушное одобрение собравшейся в адвокатской комнате аудитории.

Когда же в комнате появился Карл, адвокат вздрогнула и прижала руки к груди.

Последний раз она видела его неделю назад, когда его жена и тесть были еще живы. Тогда еще он представлялся ей добродушным, открытым молодым человеком с сияющей всем и каждому улыбкой, кротким и беззлобным, как ангел.

Теперь же из перекрещивающихся теней тюремного коридора в комнату ступил воин с четким, суровым, застывшим лицом. Он похудел; густые волосы пробила седина, и они из золотисто-рыжеватых стали платиновыми. На высоком лбу и впалых щеках появились острые, нанесенные тончайшим резцом морщины. Серые глаза смотрели спокойно и холодно.