— Отлучение от церкви. Запрет на профессию. Навсегда.

— Этого не будет. Потому что никто не узнает об этом.

Вивьен принялась излагать ему, что намерена делать, а сама тем временем думала о человеке, находившемся с ней в этой белой комнате, о благополучии «Радости» и о том, что делалось каждый день в этом доме для таких детей, как Санденс.

— Я не могу поставить жучок в исповедальне. Пришлось бы объяснить слишком многое. Но есть одна вещь, которую ты мог бы сделать.

— Что же?

— Если этот человек вернется, позвони мне на мобильник и не выключай, чтобы я слышала ваш разговор. Тогда я буду знать, где он находится, и смогу руководить операцией по его захвату, когда он выйдет из церкви.

Майкл Маккин, священник, утративший всякую веру, увидел, как на горизонте затеплилась надежда.

— Но этот человек, когда возьмете его, потом все раскроет.

— А кто ему поверит, тем более если мы с тобой будем все отрицать? У меня есть свидетельница, которая видела его в зеленой куртке, и я смогу приписать всю заслугу ей. Ты останешься чистым.

Преподобный промолчал, обдумывая предложение, как будто Вивьен, стоя перед ним, протягивала ему яблоко.

— Не знаю, Вивьен. Я уже ничего не знаю.

Она положила руки ему на предплечья и крепко сжала:

— Майкл, не я же должна читать тебе нравоучения. За всю жизнь я редко бывала в церкви. Но в одном уверена. Ты спасешь от смерти множество людей, и тот Христос, который умер на кресте ради спасения мира, не сможет не простить тебя.

Ответ прозвучал после короткого молчания, длившегося вечность, в которую священник призывал верить:

— Хорошо. Я сделаю это.

Вивьен испытала благодарность и облегчение и с трудом удержалась, чтобы не обнять Маккина, который еще никогда не был так близок к людям, как в этот момент, когда полагал, будто его душа отдалилась от Бога.

— Давай теперь пойдем в сад. Мне ужасно хочется повидать племянницу.

— Сейчас ребята будут обедать. Хочешь побыть с ними?

Только тут Вивьен поняла, что голодна. Оптимизм расслабил желудок.

— С большим удовольствием. Кухня миссис Карраро всегда заслуживает того, чтобы воздать ей должное.

Не сказав больше ни слова, они вышли из комнаты и закрыли за собой дверь.

Спустя несколько секунд из-за ширмы появился Джон Кортиген. Он постоял некоторое время, глядя на дверь, нахмурившись, на глазах блеснули слезы.

Он опустился на кушетку и, словно жест этот стоил ему огромного труда, закрыл лицо руками.

Сидя в удобном красном кресле, Рассел ждал.

Он привык ждать. Годами ждал, даже не зная чего. Возможно, и сам не осознавал, что находится в состоянии ожидания. И все это время смотрел на мир как опасливый зритель, прячущий свои страхи за сарказмом и настолько отупевший от постоянной жизненной гонки, что не понимал простой истины: единственный способ забыть о своих проблемах — это разрешить их.

Когда же понял, то обрел уверенность и как результат — непривычное душевное спокойствие. И действительно, даже сейчас, снедаемый нетерпением, он сидел спокойно, равнодушно оглядывая обстановку.

Он находился в небольшой приемной ультрасовременного офиса, спроектированного и обставленного Филиппом Старком и занимавшего целый этаж красивого небоскреба на Пятидесятой улице.

Стекло, кожа, позолота, чуть-чуть разумного китча и несколько продуманных дерзких штрихов. Аромат мяты и кедра. Миловидные секретарши, соответствующие обстановке сотрудники. Все тщательно продумано для того, чтоб принять и ошеломить посетителей.

Рассел ожидал в нью-йоркском офисе «Уэйд Энтерпрайз», компании своего отца. Фирма с головным офисом в Бостоне, с представительствами в крупнейших городах Соединенных Штатов и основных столицах мира работала в самых разных направлениях — от строительства до технологических поставок армии, от финансов до торговли сырьем и прежде всего — нефтью.

Рассел посмотрел на табачного цвета ковровое покрытие с фирменным логотипом в центре, которое наверняка обошлось в целое состояние. А возможно, приобретено и по фабричной цене, поскольку изготовлено на одном из предприятий группы.

Все вокруг являло собой молчаливую и немалую дань уважения божеству по имени «Деньги» и его почитателям. Рассел хорошо знал их и знал, как крепка их вера.

Его лично деньги мало интересовали, тем более сейчас. Единственное, чего ему хотелось, — перестать быть неудачником.

Раз и навсегда.

До сих пор он оставался неудачником, повсюду пребывая в тени. В тени своего отца, своего брата, своей фамилии, огромного офисного здания фирмы в Бостоне. В тени заботливого крыла матери, пока ей удавалось справляться с огорчениями и затруднениями, которые он обрушивал на нее своими поступками.

Теперь пришел момент выйти из тени и самому рисковать. Он не стал спрашивать себя, что на его месте сделал бы Роберт. Теперь он сам знал, что делать. Поведать миру историю, попавшую ему в руки, можно только одним-единственным способом — необходимо расследовать ее до конца, а потом изложить с самого начала.

Самому.

Когда он наконец понял это, воспоминание о брате изменилось. Рассел всегда настолько идеализировал его, что отказывался считать человеком со своими достоинствами и недостатками, каковых годами упрямо не замечал. Теперь брат перестал быть мифом, а стал другом, чей образ его не покинет, точкой отсчета, а не кумиром на слишком высоком пьедестале.

В дверях появился лысый мужчина в очках, в безупречном синем костюме и направился к секретарше. Увидев его, она поднялась ему навстречу:

— Мистер Кли, если будете так любезны и подождете несколько секунд, мистер Робертс сразу же примет вас.

Посетитель кивком поблагодарил ее и осмотрелся, куда бы сесть. Заметив Рассела, брезгливо окинул взглядом его измятый костюм и прошел к креслу подальше. Рассел понимал, что его присутствие в этом офисе — фальшивая нота в уютном царстве гармонии и хорошего вкуса. Он улыбнулся. Похоже, его главный талант — неизменно служить неприятной неожиданностью.

Невольно вспомнились слова Вивьен в тот вечер, когда он поцеловал ее.

Единственное, в чем я уверена, — мне не нужны осложнения…

Он заявил тогда о том же, но знал, что лжет. Он чувствовал, что Вивьен — это новая история, мост, по которому он хотел пройти, чтобы узнать, кто там, на другом берегу. Впервые в жизни не убежал. И на своей шкуре испытал то, от чего нередко заставлял страдать других женщин. С горьким чувством иронии, смешанной с неловкостью, он услышал тогда слова, которые сам произносил много раз, прежде чем повернуться и уйти. Он даже не позволил Вивьен закончить разговор. Чтобы не получить ранения, предпочел ранить сам.