его представляет себе Тиша. Борясь с неодолимым желанием зажмуриться, на ватных ногах он наконец достигает безупречно ровного бетонного пола и решает оглядеться.

Он ожидает очутиться среди переплетения труб — серых, с торчащими из-под разорванной обмотки пучками стекловаты; погрузиться в озеро настоявшихся земляных запахов. Вместо этого ему открывается сухое, жаркое до удушья пространство, с обеих сторон сжатое жмущимися к стенам стеллажами, уходящими во мрак — чисто нары. Лучи фонариков, его и Потехи, потерянно блуждают по полкам, как пара светлячков, заблудившихся в полночь среди трясин. Откуда-то доносится низкий, едва уловимый гул: вытяжка. Несмотря на её потуги, в воздухе ощущается застарелый привкус пепла.

Мягкий щелчок. Вспыхнувший под потолком плафон разгоняет по углам всклокоченные дёрганые тени. Дальний конец подвала по-прежнему теряется во тьме, из которой выступает край массивного металлического стола. Полки заставлены всевозможным барахлом: фанерными ящиками, белесыми пластиковыми бутылями, жестянками, картонными коробками. Большая часть этого хлама пронумерована римскими цифрами. Почерк кривобокий. Тиша узнаёт руку Беллы Зервас.

Осторожно, будто входя с летнего зноя в горный пруд, Потеха ступает вдоль стеллажей. Под лучом его фонаря неугомонные тени пускаются в издевательский пляс. Тиша крадётся за ним на цыпочках, и сам не понимая, отчего. У стола Потеха застывает, и Тиша едва не налетает на подельника.

— Ты гля, чо, — кивает Потеха.

Стол — массивная прямоугольная плита из потускневшего до болотисто-зелёного металла со следами окиси — поблёскивает в перекрестье лучей. Края столешницы обрамляют бортики, как у биллиардного стола, вот только у Тиши не возникает желания сыграть партеечку. С ближнего к ним края столешницы и по её бокам свисают чёрные кожаные ремни с застёжками, похожие на брючные, но толще. Тиша думает о наручниках, и его передёргивает, точно за шиворот высыпали горсть льда. Эти «браслеты» сделаны не из стали, но назначение у них то же: пленять и не пускать.

— Регулируемые, — комментирует Потеха, подёргав ремни.

— Слышь, — говорит Тиша глухо. В горле внезапно пересыхает. Язык становится распухшим и клейким. — Ну его совсем. Свалим, а?

Потеха, прищурясь, глядит на Тишу.

— Мы эту хату полмесяца пасли. — В его режущем слух голосе сквозит неприкрытое презрение. — Здесь угрохали два часа. А ты увидел стол для садо-мазо-игрищ и со страху обхезался? К мамочке захотел?.. Ой, забыл-забыл, прошу пардону.

Тиша пропускает издёвку мимо ушей. Не стол для садо-мазо, и тем более не биллиардный — этот стол напоминает ему разделочный. Или ещё хуже, из морга. Что за подсохшие бурые борозды, там, вдоль бортиков? А жёлтый пластмассовый таз между ножищ металлического динозавра — зачем он?

— Здесь же кисло. — Тиша обводит пространство трясущейся рукой. — У хозяйки деньги на карте или в магазе, в сейфе. Ловить нечего. Тут всё… не как надо.

Потеха пристально смотрит на Тишу, будто видит впервые.

— Поднимись, глотни водички, — воркует он притворно-ласково. — Как попьёшь, приходи. Мне тут помощь друга надобна.

Тиша открывает было рот, но внезапно сзади раздаётся знакомый зевотный посвист. Тиша резко оборачивается и успевает увидеть, как истончается перевёрнутое П щели между люком и потолком. Медленно, словно в дурном сне, но, когда Тиша добегает до лестницы, щель успевает превратиться в волосяную полоску. Люк захлопывается с глухим «туд».

В подвале враз делается жарче, а в желудке — ледянее. Склизкие змеи кишок наматывает на кулак призрачная рука. Тиша взмывает по ступеням и толкает крышку люка. Пальцы, ощупывающие потолок, дрожат. В происходящем есть что-то из приключенческих фильмов, которые Тиша обожал в детстве — про затерянные в джунглях храмы, полные тайн и опасностей. Лишь отважному герою — иногда на пáру с красоткой — удавалось добраться до заветного клада, тогда как их спутники гибли в ловушках. Мучительно.

Потеха не тянет на отважного героя, Тиша — на красотку, а значит, дело табак. Тиша затравленно оглядывается.

— Ну пульт-то у тебя остался, — подсказывает Потеха. Тиша и рад бы согласиться, но вспоминает, что бросил пульт на полу, когда, спускаясь, в панике цеплялся за края лаза.

— Спокуха, — осаживает Потеха, выслушав сбивчивые оправдания. — Крышку отжать можно. Фомич со мной, поддену. — Он стряхивает с плеч рюкзак и кладёт на стол гвоздодёр. Присовокупляет сварливо: — Спускайся, сильно не накажу.

Пусть голос Потехи и напоминает скрип коряги под ногой заблудившегося в чаще путника, тон остаётся ровным. Это успокаивает Тишу. Он спускается с лестницы, а Потеха, не дожидаясь, ухает в темноту за столом.

— Пещёра Бэтмéна, в натуре! — доносится оттуда, а затем: — Ох, оптать!

Угомонившееся было сердце Тиши опять принимается скакать на желудке, как на батуте.

— Да что?!

— Зацени, — приглашает сварливый голос. Луч Потехиного фонарика указывает куда-то в угол. — Тебе зайдёт. Ты у нас любитель кукол.

Тиша понуро плетётся к очерченному светом силуэту урки. Он смертельно устал от всех неправильностей дома и не желает сталкиваться с очередной. Ощущение беды сгущается, и Тиша больше не в силах его игнорить.

Потеха тычет лучом фонарика в здоровенного игрушечного зайца, привалившегося боком к стене. Куклище сидит на полу, раскинув ноги, словно поддатый аниматор в ростовом костюме. Из проплешин в сально-розовой шерсти проглядывают мучнисто-белые, цвета старых шрамов, сплетения нитей. Грязные уши свисают на лупастую морду c пунцовой, точно напомаженной, улыбкой. Тени ползают по отожратым щекам, и кажется, будто заяц гримасничает незваным гостям.

— Зайку бросила хозяйка. — Потеха теребит игрушку за ухо, и Тиша едва сдерживается от крика: «Не надо!». — Я наперво думал, жмур это. Чуть сердце не высрал.

Вор разжимает пальцы. Ничего не происходит, только ухо вяло колышется, как стариковский хрен.

— Видали и не такое. — Потеха поворачивается к Тише. Из-за спины урки округло выглядывает карнавально-алый бок барбекюшницы. — Давай-ка шерстить, пока солнышко не встало. Моя эта сторона, твоя — та.

И начинает беззастенчиво греметь на полках. Вниз кувыркается первая жестянка, брякается у заячьей лапы и харкает россыпью гаек.

Тиша подключается — суетливо и с желанием поскорей закончить. Подвал наполняется лязгом и грохотом, оживив в памяти станкозавод, где Тиша успел поработать после малолетки и до первой задержки зарплаты.

Под треск и дребезжание домушники продвигаются к лестнице. Всё меньше ящиков и коробок остаётся нетронутыми. Увы, шансов найти нычку от этого не прибавляется.

— Пилите, Шура, пилите! — подбадривает Потеха.

Среди обычного гаражного барахла порой попадаются вещи, которые могли бы озадачить, не будь Тиша в спешке. Например, узкий контейнер из оргстекла, наполненный отвратительного вида насекомыми — к счастью, дохлыми. Они напоминают блох, закованных в броню гнилостно-коричневого («какашечного», назвала бы Злата) цвета — если только бывают блохи размером с яблочный огрызок. На контейнере вместо цифры фиолетовым фломастером намалёван непонятный