– Да уж.

– Большая отвага нужна, чтоб так вот готовиться к выходу… И знать при том, что в море тебя уже караулят.

– Может, туман их прикроет, – сказал Фалько.

– Дай-то бог. – Капрал метнул глазом на своих подчиненных и понизил голос: – Знаете, мне до политики дела нет. Мне хорошо здесь, и я этому рад. Но Республике все же симпатизирую больше, чем этим взбунтовавшимся воякам. Насмотрелся я на них в Мелилье вдосталь… Послужил у них под началом, спасибо… И больше ничего не скажу.

Фалько кивнул, порадовавшись за этого везучего парня, который оказался так далеко от небритых людей в альпаргатах и с одеялом на плече, от стрельбы, от криков тех, кто убивал и умирал далеко-далеко к северу отсюда. От всех своих соотечественников – измученных, побежденных, безоружных, – которые с поднятыми руками и с фатализмом, столь свойственным их племени, идут, куда ведут, – до какой-нибудь канавы или рва, и у нее на краю докуривают последнюю самокрутку, неизменно тлеющую во рту у испанцев перед расстрелом, и кажется, что горький привкус во рту – не от табака, а от жизни… Или вот – нынешним туманным утром выходят в море, чтобы погибнуть там.

– Да… – сказал он вслух. – Танжер – дело другое.

– И не говорите! Здесь живут и другим жить дают. Поглядим, надолго ли этого хватит.

Фалько простился с ним и вернулся к ящикам. Собирался снова присесть, как вдруг заметил на палубе необычное оживление. Появилось человек десять матросов с сундучками и баулами. Сгрудились у люка, а потом один за другим вереницей пошли по трапу на пирс, а там вновь сбились в кучку – сосредоточенные, безмолвные и угрюмые. Понурые и словно бы пристыженные. Сверху в молчании смотрела на них остальная команда.

Фалько все понял. Капитан Кирос разрешил сойти на берег тем, кто попросил их отпустить. Не все захотели героической смерти.

Среди стоявших на борту он узнал и боцмана по прозвищу Негус. Тот был в бушлате и в шерстяной вязаной шапке. Опершись о планширь, смотрел на своих товарищей, покинувших судно. Никто не произнес ни слова. Внезапно, качнувшись всем телом вперед и вытянув шею, Негус сплюнул и попал в полоску воды – причал, в который он, наверно, метил, оказался слишком далеко. И разом, словно это был условный знак, или приказ, или оскорбление, сошедшие на берег подхватили свои сундучки и медленно пошли прочь.

Откуда-то из-за высокой трубы отрывисто и истошно провыла, распугивая чаек, корабельная сирена. Рассвело окончательно, туманная дымка рассеялась, лишь вдалеке оставшись густой и плотной, но в пепельно-сером печальном воздухе предметы еще не обрели четкость очертаний. На корме и на носу «Маунт-Касл» готовились убрать швартовы. От равномерного гула паровых котлов подрагивал корпус судна, над которым вился столб черного дыма из трубы.

За проволокой у караулки и на волнорезе собралось уже много народу. Фалько сделал два шага к судну. Трап должны были вот-вот убрать, и Фалько остановился у первых ступенек, и задрал голову кверху. Он искал глазами Еву, но видел только моряков, занятых на палубе, да Негуса, который с каким-то свертком под мышкой прошествовал на корму. Там он прикрепил к флагштоку и поднял красно-желто-лиловое полотнище. Стояло полное безветрие, флаг не зареял, а вяло повис, но кое-кто из испанцев, французов и мавров, на берегу помогавших снять чалки с кнехтов, встретили его дружными радостными возгласами.

Тогда Фалько перевел взгляд на сходни. За миг до того, как их начали убирать, на пирсе оказалась Ева.

Заставляя себя умерять шаг, он медленно направился к ней. Чувство облегчения переполняло его. Ева по-прежнему была в плаще – рукава подвернуты, руки в карманах. Волосы, как и раньше, прикрывала завязанная под подбородком косынка. В печальном утреннем свете женщина, замершая на мокром пирсе, казалась очень одинокой, усталой и непривычно хрупкой. Она смотрела на мостик и не отвела глаз, когда Фалько стал рядом.

– Он не разрешил мне остаться, – сказала она, все так же глядя вверх.

Фалько ничего не ответил. Они стояли, соприкасаясь плечами. Боковым зрением он видел лицо Евы – осунувшееся от усталости, с кругами бессонницы под глазами.

Швартовщики на пирсе сбросили с причальных тумб канаты, с громким плеском упавшие в воду. Оставался еще один носовой – самый толстый, который удерживал судно у кранцев причала, позволяя отвести корму.

– Знаешь, я с ним чуть не подралась…

Снова трижды прогудела сирена. С медленно отдалявшегося борта матросы смотрели на толпу зевак, а те наблюдали за ними из-за проволоки и с волнореза. Взлетел одинокий ободряющий возглас, потом кто-то крикнул «Да здравствует Республика!», но большинство хранило молчание. И вообще, признал Фалько, в том, как вели себя люди, да и вообще во всем этом, было нечто торжественное и величавое.

– Он выкрутил мне руки… Буквально. Я ему сказала: у меня приказ. Я должна идти с вами в Одессу. Он оторвался от морской карты, поднял глаза и посмотрел без всякого выражения, словно думал о чем-то своем, а меня вообще не слышал. И повторил тихо с отсутствующим видом: «Одесса…» Ясно стало, что он в эту минуту далек от меня, как от луны. И вдруг очень крепко взял меня за руку. И сказал спокойно и твердо: «На моем судне распоряжаюсь я. Так что уходите». И не слушая ничего больше, провел меня по палубе до люка. Почти волоком протащил.

– Он только что спас тебе жизнь, – сказал Фалько.

Ева чуть помедлила с ответом:

– Очень может быть.

– А ты этого хотела?

Он смотрел на нее пристально и видел, что она колеблется, прежде чем ответить:

– Сама не знаю, – и обхватила себя руками, словно ей внезапно стало холодно. – Не знаю.

– Ты должна быть ему благодарна.

– Никто его не просил.

Отрывистый и краткий вой сирены с «Маунт-Касл» в последний раз прорезал туманный воздух. Судно развернулось носом к выходу из гавани и двинулось вперед. Несмотря на туман, шло оно без огней.

– Вот он, – сказала Ева. – Наверху. Гляди.

Фалько взглянул туда, куда она показывала. На крыло ходового мостика только что поднялся широкоплечий человек в синей тужурке и фуражке с белым верхом. По рыжей бороде с густой проседью легко было узнать, кто это.

– Бесстрастный, как камень, – пробормотала Ева.

Капитан Кирос на мгновение застыл, повернувшись лицом к городу и к толпе, провожавшей «Маунт-Касл». Потом вроде бы перевел глаза туда, где стояли Ева Неретва и Фалько. Девушка вскинула руку, прощаясь.

– Сумасшедший… – прошептала она восхищенно.

Фалько завороженно созерцал ее невозмутимый профиль, плотно сжатые губы, глаза, неотрывно устремленные к этой коренастой фигуре на мостике. И потеряв дар речи, заметил, как скатилась слеза по щеке Евы, сжавшей поднятую руку в кулак. Капитан вернулся в рубку, а «Маунт-Касл» исчез в тумане.

– Пойдем отсюда, – сказала Ева.